— Это было неприятно?
— Не знаю, — сказал я. — Полагаю, что да. Теперь все вообще так неприятно, что даже трудно сказать. — Оказалось, что я могу говорить с ней с удивительной прямотой. В наших беседах мы обходились без формальностей, и это было забавно. Произнеся первые слова, я машинально потянулся к мечу. Он лежал в ножнах с затупленным концом рядом со мной, однако Гонория Кляйн отодвинула его в сторону, и мне оставалось только играть хлебными крошками.
Я размышлял, не спросить ли мне, зачем ей понадобилась исповедь Джорджи, но понял, что не смогу задать этот вопрос. Нервный зажим, вряд ли связанный с неприязнью, заставил меня отказаться от исследования мотивов поведения этой женщины. Тем временем неясная, но важная мысль вынудила меня промолвить:
— И вот я «трость надломленная».
[13]
Я не знал, почему сказал это, но, скорее всего, меня подтолкнуло скрытое сходство с мыслями моей собеседницы. Она откликнулась сразу:
— Да. Это не имеет значения.
Мы оба вздохнули. Моя рука беспокойно шарила по столу. Я принялся рассматривать меч. Мне очень хотелось его потрогать и, так сказать, набраться от него храбрости, но Гонория держала меч крепко, по-хозяйски, ухватившись обеими руками за ножны.
подобно тому как крупный зверь держит маленького. При свечах она выглядела бледной и довольно изможденной, ее глаза щурились как будто от яркого света, и я тщетно пытался определить, чем же, кроме неуловимо властного выражения лица, она похожа на своего брата. Если Палмер был красив, то она почти уродлива. Я пристально разглядывал ее желтоватую щеку, которая тускло отсвечивала воском, и черные маслянистые волосы, подстриженные коротко и без всякой элегантности. Такие типажи любил рисовать Гойя. Лишь вырез ноздрей да изгиб губ намекали на свойственную евреям утонченность.
— Это ваш меч? — спросил я и положил руку на краешек ножен.
Она посмотрела на меня и ответила:
— Да, это японский меч самураев, и очень хороший. Меня всегда интересовала Япония. Я работала там некоторое время. — Она снова отодвинула меч.
— Вы были в Японии вместе с Палмером?
— Да. — Она говорила, словно погруженная в глубокий сон.
Мне хотелось дать ей понять, что я рядом и вполне реально существую.
— Можно мне посмотреть меч? — задал я вопрос. Я предположил было, что она решила не обращать на меня внимания. Но Гонория повернулась ко мне, как будто что-то задумав. Она положила меч, и он покатился по полированному столу. Я ждал, что она даст мне рукоятку, но, когда я протянул руку, она взяла рукоятку сама и быстрым движением вынула меч из ножен. Одновременно она встала.
Меч вылетел на свободу с громким, свистящим звуком, и потревоженные свечи на мгновенье вспыхнули, озарив пламенем клинок. Она положила ножны на стол и медленно опустила меч к своему бедру. Клинок сверкнул на темном фоне ее платья. Нагнувшись, она поглядела на его слегка изогнутое лезвие и заговорила четким, суховатым голосом — так она, очевидно, читает лекции:
— В Японии этим мечам поклоняются, фактически они предметы культа. Их куют не только с великим мастерством, но и с огромным почтением. Уметь ими пользоваться — не просто искусство, но и духовный опыт.
— Да, я об этом слышал, — подтвердил я и отодвинул ее стул в сторону, чтобы получше рассмотреть ее и самому устроиться поудобнее, положив ногу на ногу. — Значит, обезглавить человека — это накопить духовный опыт. Я не в восторге от подобной мысли, — признался я.
И вдруг откуда-то до меня донесся тихий перезвон. Я даже подумал, что ослышался и это гудит у меня в голове. Потом до меня дошло, что это звонят колокола, возвещая наступление Нового года. Колокола зазвонили и в ближайших церквах. Мы молча прислушались к их звону. Скоро закончится год и начнется новый.
Гонория опустила меч на пол.
— Вы христианин, и для вас дух связан с любовью, — сказала она. — А японцы связывают его с могуществом и властью.
— А с чем его связываете вы?
Она пожала плечами:
— Я еврейка.
— Но вы верите в темных богов, — напомнил я.
— Я верю в людей, — заявила Гонория Кляйн. Это было довольно неожиданное замечание.
— Немного похоже на лису, говорящую, что она верит в кур, — парировал я.
Она внезапно рассмеялась, положила на рукоятку меча другую руку и с удивительной быстротой взмахнула им. Меч описал большую дугу на уровне ее головы. Звук при этом походил на свист кнута. Острие остановилось на расстоянии дюйма от моего стула, а затем вновь опустилось. Я подавил в себе желание пересесть.
— Значит, вы умеете с ним обращаться? — спросил я.
— Я изучала, как это надо делать, несколько лет в Японии, но дальше самых начальных стадий не продвинулась, — ответила она.
— Покажите мне еще что-нибудь, — попросил я. Мне хотелось еще раз увидеть ее движение.
— Я не даю представлений, — отрезала она и опять повернулась к столу. Вдалеке с математической точностью продолжали свой разговор колокола.
Остатки обеда Палмера и Антонии находились рядом с догорающими свечами. Гонория взяла со стола две скомканные салфетки и задумчиво посмотрела на них. Затем подбросила салфетку одной рукой, и та полетела к высокому потолку. Когда салфетка начала опускаться, меч с невероятной скоростью двинулся ей навстречу. Две половины салфетки упали на пол. Она подкинула другую салфетку и тоже разрубила ее пополам. Я подобрал кусок. Он был отрезан ровнехонько.
Держа его и глядя на Гонорию, я неожиданно вспомнил, как она впервые появилась в столовой и противостояла Палмеру и Антонии, словно какой-то молодой и беспощадный капитан. Я положил на стол кусок салфетки и произнес:
— Это был великолепный трюк.
— Это был не трюк, — возразила Гонория. Она по-прежнему сжимала рукоятку меча обеими руками и смотрела вниз на разрубленные салфетки. Я заметил, что дыхание у нее неровное. Затем она придвинула свой стул к столу и села. А через минуту-другую с трудом подняла меч, как будто он сделался очень тяжелым, и попыталась остудить горячий лоб, прижав к нему стальное лезвие и неторопливо проводя по нему головой нежным и ласковым движением. После чего вновь положила меч на стол, продолжая держать одной рукой рукоятку. Я поглядел на эту длинную и темную резную рукоятку, на изогнутую, зловещую часть лезвия, на внутреннюю оправу, похожую на змеиную кожу и украшенную серебряными цветами, которые виднелись сквозь черные прорези ножен. Мне очень захотелось вырвать меч из ее большой, бледной руки, но что-то остановило меня. Я дотронулся до лезвия и провел по нему рукой до рукоятки, ощутив режущий край. Он был чудовищно острым. Моя рука застыла. Казалось, что лезвие наэлектризовано, и мне пришлось снять руку. Не обращая на меня внимания, Гонория опустила меч и положила его на колени с видом терпеливого палача. До меня дошло, что церковные колокола смолкли: наступил Новый год.
