М.»
«Моя дорогая девочка, извини, что вчера я так напился. Надеюсь, я тебя не слишком утомил. Мне следовало бы пораньше уйти. В этой короткой записке я хочу сообщить, что, по всей вероятности, я уеду на некоторое время и в ближайшем будущем мы не увидимся. Я искренне полагаю, что это пойдет нам на пользу. Боюсь, что если мы сейчас встретимся, то начнем ссориться. Как я сказал вчера, я вовсе не обиделся на Александра. Это я легко пережил и верю, когда ты говоришь, что любишь меня. Но сейчас я чувствую себя чертовски жалким и ничтожным. Во мне все спуталось и перемешалось, и я не в состоянии увидеться с тобой. Меня раздражает, что я должен принять решение, а я до сих пор не знаю, каким оно будет. Ты это понимаешь. Может показаться неразумным, что я прошу любить меня, как прежде, и любить только меня; но ничего разумного здесь вообще не существует, а любовь неразумна по своей природе. Итак, эгоистично, себялюбиво извиняясь, я прошу именно об этом.
Твой М.»
«Глубокоуважаемая доктор Кляйн!
Я совершенно не представляю, как мне просить у Вас прощения за случившееся прошлой ночью. Какие слова я должен найти, чтобы выразить, как глубоко я сожалею о моем из ряда вон выходящем поступке? Я полагаю. Вы решили, что я был пьян. Теперь я вспомнил, что так Вы мне и сказали. Лучше назвать это безумием. Возможно, все, что я смогу сделать, пытаясь извиниться, — это предложить какое-нибудь объяснение, пусть неудовлетворительное, почему я повел себя столь странно. Прежде всего позвольте мне выразить надежду, что я не слишком сильно ушиб Вас. От раскаяния я не нахожу слов. Мне остается только верить, что при Вашем знании жизни Вы не испытали страшного шока, какую бы глубокую неприязнь и презрение ни возбудили в Вас мои действия.
Как Вам известно, в последнее время я находился в ужасном напряжении. До вчерашнего дня я этого в полной мере не сознавал. Как-то раз Вы сказали, что я жестокий человек. Я признаю себя виновным в этом грехе, а также и в том, что, как я теперь понял, переоценил способность сдерживать и контролировать себя. Несправедливо и обидно, что Вы, ни в чем не повинный человек, стали жертвой моей жестокости. Вчера ночью я наговорил Вам массу диких и грубых слов, предположив, что это Вы мне навредили. Ваши поступки, как я теперь осознал, не были продиктованы ни коварством, ни даже особым интересом к моей личности. В любом случае я был бы дураком, вообразив, что мог пробудить в Вас особую враждебность. Все случилось потому, что сейчас я чувствую себя загнанным в угол, а Вы попались мне под руку в тот момент, когда я был особенно напряжен и потому без всякого повода набросился на Вас.
Однако это не было случайностью. Мне нужно, чтобы Вы меня поняли. На самом деле я благодарен Вам потому, что в определенном смысле, и не только из-за моего эмоционального срыва прошлой ночью, Вы помогли мне увидеть, что все идет не так, как надо. Я люблю мою жену, и меня по-прежнему влечет к ней. Я также люблю Вашего брата. Не знаю, очевидно ли это для Вас или нет, но для меня до последнего времени это было совершенно не очевидно — мое отношение к Палмеру трудно считать нормальным. Я никогда не был гомосексуалистом в общепринятом понимании этого слова, но в моей привязанности к Палмеру, несомненно, есть нечто подобное. Как ни странно, хотя в клинической психологии это хорошо известный случай, связь Палмера с моей женой скорее усилила мою привязанность к нему, чем уменьшила ее. Поэтому — или, точнее будет сказать, тем не менее — ситуация обусловила двойную ревность. Впрочем, мне понадобилось немало времени, чтобы осознать этот подспудный смысл. Нетрудно предположить, что заторможенность моего сознания связана со следованием определенным моральным принципам. Действительно, на уровне сознания я верил, что предпринимаю моральные усилия, если такое вообще возможно, и стремлюсь, по мере разумения, проявлять великодушие и сострадание. Но более глубокое и точное объяснение можно, по-моему, обнаружить в особой роли, которую играли по отношению ко мне Палмер и Антония, и в том, что я подчинился им и охотно подыгрывал. Конечно, я имею в виду роль родителей. Боюсь, что я отнюдь не случайно женился на женщине значительно старше меня, и когда эта женщина неожиданно увлеклась человеком еще более солидного возраста, с которым у меня были псевдосыновние отношения, то в сложившейся ситуации я, вполне естественно, ощутил себя ребенком. Но, как Вы знаете, дети бывают дикими, их несозревшую любовь к родителям часто трудно отличить от ненависти. Жертвой подобной ненависти и жестокости Вы и стали без всякой вины, но, как я уже говорил, отнюдь не случайно. Хотя, естественно, я не испытывал к Вам никаких чувств и даже, как я объяснил выше, не был на Вас обижен, Ваше родство с Палмером сделало Вас для меня своего рода символом. Вы стали джокером в колоде, и я на мгновение вообразил, что Вы — причина и объект моей ярости. Добавлю, что это была скоропреходящая ярость, но она полностью вылилась на Вас, о чем я глубоко сожалею. Могу уверить Вас, что никаких дурных чувств к Палмеру у меня нет. Эта внезапная вспышка на самом деле пошла мне на пользу и помогла лучше понять себя, очистить воображение от злобных капризов и с большей искренностью утвердиться в роли великодушного человека, которую я пытаюсь играть. Я говорю об этом затем, чтобы Вы после вчерашнего происшествия не подумали, будто Вашему брату грозит какая-то опасность. Уверяю Вас, подобная возможность абсолютно исключена.
Мне остается только смиренно просить у Вас извинения и надеяться, что даже если — чего я опасаюсь — Вы сочтете мое поведение непростительным, то, по крайней мере, у Вас хватит терпения прочесть это письмо и понять мое состояние.
Искренне Ваш Мартин Линч-Гиббон».
«Уважаемая Гонория Кляйн,
боюсь, что мне трудно будет объяснить мое поведение прошлой ночью и хоть в малейшей степени добиться прощения. Как Вы заметили, я был очень пьян и вел себя как дикий зверь. Могу сказать, что меня не просто потряс мой поступок. Я также изумлен и, наверное, не меньше Вашего. Я не в силах объяснить его, да полагаю, что Вас и не интересуют пустые рассуждения и неправдоподобные гипотезы относительно моего здоровья. Хватит и того, что я напал на Вас, ни к чему еще докучать Вам. Однако я должен написать Вам это письмо и выразить, без какой-либо надежды на доброжелательный прием, мои смиренные и очень искренние извинения. Хочется верить, что я не слишком сильно ушиб Вас.
Если я причинил Вам боль, то уверяю Вас, что мое раскаяние мучительнее и больнее самого крепкого удара. Я даже не могу понять, что на меня нашло, и в равной мере не способен догадаться, как Вы теперь ко мне относитесь. Вряд ли имеет смысл говорить, что я не испытываю к Вам никаких враждебных чувств, напротив, Вы внушаете мне глубочайшее уважение. Не только потому, что Вы сестра Палмера, но и потому, что Вы — это Вы. Я горько сожалею, что лишился, и, боюсь, навсегда, Вашего доброго мнения. Не стану продолжать это письмо. Надеюсь, что вопреки Вашим предсказаниям мы снова увидимся, хотя, разумеется, я не осмелюсь предложить Вам свое общество в обозримом будущем. Конечно, я не жду от Вас ответа. Мне очень стыдно за мое возмутительное поведение.
Искренне Ваш Мартин Линч-Гиббон».
