— Ах, любовь, любовь! — сказала Анна. — Как мне надоело это слово. Что значила в моей жизни любовь, кроме скрипа лестниц в чужих домах? Что мне дала вся эта любовь, которую мне навязывают мужчины? Любовь — это преследование. А я хочу одного — чтобы меня оставили в покое, дали немножко полюбить самой.
Я хладнокровно глядел на нее, окружив ее голову руками, как рамкой.
— Если б ты хоть раз ощутила отсутствие любви, ты не стала бы от нее так отмахиваться.
Теперь она не отводила глаз, и во взгляде ее было что-то бесстрастное и оценивающее, чего я раньше не замечал.
— Нет, в самом деле, Джейк, — сказала она. — Все эти разговоры о любви так мало значат. Любовь — не чувство. Ее можно проверить. Любовь — это поступки, это молчание, тишина. Это вовсе не эмоциональные уловки и борьба за обладание, как тебе когда-то казалось.
Я нашел, что это глупые слова.
— Но любовь и означает обладание, — сказал я. — Ты бы это знала, если б имела понятие о неудовлетворенной любви.
— Нет, — неожиданно сказала Анна. — Неудовлетворенная любовь означает понимание. Только если есть полное, полное понимание, любовь, даже неудовлетворенная, остается любовью.
Я не слушал эту серьезную тираду — мое внимание задело слово «тишина».
— Что это за театр, Анна?
— Вот это как раз одна из тех вещей, Джейки, которые очень трудно объяснить. — Я почувствовал, как руки Анны сошлись у меня на пояснице. Она прижала меня к себе, а потом добавила: — Это маленький эксперимент.
Фраза эта меня резанула. Не похоже было, что ее произнесла Анна. Тут звучал чей-то другой голос. Я решил свернуть с этой дорожки.
— Как твое пение? — спросил я.
— О, с пением покончено. Я не буду больше петь. — Взгляд Анны улетел за мое плечо, и она разняла руки.
— Бог с тобой, Анна, почему?
— В общем, — сказала Анна, и опять я почувствовал в ее тоне что-то искусственное, — мне не по душе зарабатывать деньги таким способом. Петь, как я, — это очень уж… — она поискала слова, — неприкрыто. В этом нет правды. Попросту пускаешь в ход свое обаяние, чтобы соблазнять людей.
Я взял ее за плечи и встряхнул.
— Ты сама не веришь в то, что говоришь! — воскликнул я.
— Верю, Джейк! — Анна бросила на меня чуть ли не умоляющий взгляд.
— А театр? — спросил я. — При чем тогда театр?
— Это чистое искусство. Очень простое и очень чистое.
— Анна, кто тебя обработал?
— Джейк, ты всегда был такой. Стоило мне сказать что-нибудь, что тебя удивляло, и ты говорил, что кто-то меня обработал.
К концу нашего разговора она положила руку мне на плечо, так что ей были видны ее часы, и я заметил, что время от времени она скользит по ним взглядом. Это меня взбесило.
— Перестань смотреть на часы! — сказал я. — Ты меня не видела несколько лет. Неужели ты не можешь уделить мне немного времени?
Я догадался, что очень скоро Анна намерена прервать наш tête-à-tête. Встреча наша шла по расписанию, о котором она ни на секунду не забывала. Вся жизнь Анны шла по расписанию; без часов она пропала бы, как монахиня. Я схватил запястье с часами и сжимал, пока она не стала морщиться от боли. Теперь она смотрела на меня пристально, тем ясным, вызывающим взглядом, который я помнил и любил с давних пор. Так мы с минуту глядели друг на друга. Мы хорошо друг друга знали. Я не выпустил ее рук, но ослабил хватку и поцеловал ее. Тело ее опять затвердело, но теперь было так, словно от меня ему передалась какая-то сила, и оно, как жесткая ракета, за которую я цеплялся, стремительно неслось в пространстве. Я целовал ее напрягшуюся шею и плечо.
— Джейк, мне больно, — сказала Анна.
Я отпустил ее и без сил лежал у нее на груди. Она гладила меня по волосам. Мы долго лежали молча. Вселенная отдыхала, как большая птица.
— Сейчас ты скажешь, что мне надо уходить, — сказал я.
— Да. Вернее, мне самой надо уходить. Встань, пожалуйста.
Я поднялся с таким чувством, точно восстал от сна, и посмотрел на Анну. Она лежала среди пестрого хлама, как сказочная принцесса, свалившаяся с трона. Грудь и бедра тонули в шелках. Длинные волосы растрепались. Минуту она лежала неподвижно, и даже по выгнувшейся в подъеме ноге было видно, что она ощущает мой взгляд.
— Где твоя корона? — спросил я.
Анна порылась в груде шелков и извлекла золоченую корону. Мы рассмеялись. Я помог ей встать, и мы смахнули с ее платья крошки мишуры, золотую пыль и блестки.
Пока Анна причесывалась, я бродил по комнате и все разглядывал. Мне сразу стало легко. Я знал, что еще увижусь с Анной.
— Объясни мне, что это за театр, — сказал я. — Кто здесь играет?
— Главным образом любители. Все мои знакомые. Но тут нужна совсем особая техника.
— Да, я это понял.
Анна быстро оглянулась на меня.
— Так ты входил в театр?
— Да, на одну минуту. А разве нельзя? Зрелище очень внушительное. Это что-то индийское?
— Связь с Индией есть, но по существу это нечто самостоятельное. — Я видел, что Анна думает о другом.
— Вот этот предмет бутафории вам едва ли понадобится, — сказал я, указывая на «гром».
На всякий случай поясню, что «гром» — это тонкий металлический лист величиной в два-три квадратных ярда; если его тряхнуть, он и правда громыхает, как далекие раскаты грома. Я подошел к нему.
— Не трогай! — сказала Анна. — Да, мы его продадим.
— Анна, ты не шутила насчет своего пения?
— Нет, — сказала она. — Это безнравственно. — И опять у меня появилось странное чувство, что я вижу человека в плену у какой-то теории.
— Только очень простые вещи можно выразить без фальши, — добавила она.
— То, что я видел в театре, было не просто.
Анна развела руками.
— Зачем я тебе понадобилась?
Вопрос этот вернул меня на землю. Я ответил осторожно:
— Я хотел тебя видеть. Это ты знаешь. Но, кроме того, я должен решить, где мне жить. Может, ты мне посоветуешь. Здесь, наверно, мне нельзя поселиться? Где-нибудь на чердаке, например?
Анна поежилась.
— Нет, это невозможно.
Мы глядели друг на друга, быстро соображая.
— Когда я опять тебя увижу? — спросил я.
Лицо Анны стало жестким и отчужденным.
— Джейк, оставь меня на некоторое время в покое. Мне много о чем нужно подумать.
— Мне тоже. Могли бы подумать вместе.
Она улыбнулась бледной улыбкой.
— Если ты мне понадобишься, я тебя позову. Вполне вероятно, что так и будет.
