Диана рассказала Майлзу об обоих посещениях Денби, но о том, что они ходили танцевать, умолчала. Это событие в ее памяти было столь нереально, подернуто романтической дымкой, что, утаивая его, она едва ли могла упрекнуть себя во лжи. Такое уже никогда больше не повторится: она сумеет устроить все так, как ей нужно, и безо всякой лжи. А расскажи она сейчас всю правду Майлзу, он ничего не поймет, поскольку он вообще не представляет себе, чтобы кто-нибудь мог вынести общество Денби. Он посочувствовал жене, узнав, что ей пришлось принимать «этого придурка». Диана улыбнулась, и в ее улыбке сквозила нежность к ним обоим. Она не хотела обманывать Майлза. Со временем она бы намекнула ему на то, каково на самом деле ее отношение к Денби. «Он мне решительно нравится». «Он очень мил». «Угадай-ка, с кем я обедала? С Денби!» Майлз привык бы к этому, и если бы он так никогда и не поверил до конца в расположение Дианы к Денби — что же, наверное, тем лучше. Так бы она и примиряла их постепенно, пока не добилась бы того, чего страстно желала теперь всем своим существом, — дружеской, родственной любви Денби. И она бы любила Денби, и при этом никто бы не пострадал. Решив так, Диана почувствовала, что ее сердце вновь переполняется властной потребностью любить, и она глубоко вздохнула.
— Что, Ди?
Накрапывал дождик, и сестры, плотно повязав шарфы, торопливо шли по Эдит-Гроув.
— Бедный старик…
— Да, бедный Бруно.
— Может же превратиться человек в такое чудовище! Страшно быть в здравом уме и выглядеть так омерзительно. Надеюсь, он хотя бы не догадывается, какое производит впечатление.
— Каждый судит о своем лице по-своему, идеализирует его. Я думаю, Бруно представляется себе не таким, каким видим его мы.
— Может, ты и права. Подумать только, каково приходится Денби! Обращаться как с личностью с этим куском мяса!
— Бруно не настолько плох. Он говорил вполне здраво после твоего ухода.
— Ты молодец, мне бы такой быть.
— Я больше сталкивалась с человеческими страданиями.
— Что он говорил?
— Просил передать Майлзу, чтобы он забыл о его последних словах.
— Наверное, он принял тебя за жену Майлза.
— Не знаю.
— Во всяком случае, ты ему определенно понравилась.
— Жалко, что мы не знали его раньше.
— Ну, это Майлз виноват. Господи, надеюсь, я никогда не буду такая, лучше уж умереть. Тебе не кажется, что это лишнее доказательство в пользу эвтаназии?
[26]
— Не уверена. Никто не знает, чего надо человеку, когда он такой дряхлый.
— Неудивительно, что Майлз опешил.
— Майлзу снова нужно пойти к Бруно.
— Хорошо, скажи это Майлзу сама. Ты умеешь быть с ним твердой. Он был злой утром?
— Совесть нечиста!
— Денби сыт им по горло.
— Да.
Сестры свернули на Фулем-роуд. Они шли под моросящим дождем, наклонив головы.
— Лиза!
— Да.
— Знаешь, ничего особенного у меня с Денби нет.
— Я так и думала.
— Он человек беспечный, порывистый, но очень милый. Не суди его строго.
— Я его совсем не знаю.
— Ты, как и Майлз, такая же максималистка. Из-за этого ты порой не в меру сурова.
— Прошу прощения, если так.
— Денби очень любящая натура, и, по-моему, он немножко одинок. Подозреваю, он с женщиной лет сто не разговаривал. Ему кажется, что он влюблен в меня, но я знаю, как с ним управиться. Это я от неожиданности чуть-чуть растаяла. Конечно, он слегка ломает комедию, но человек он очень неглупый. Драмой здесь не пахнет.
— Я так и думала, Ди.
— Ну и хорошо. Ты ведь беспокоишься обо мне, Лиза, и ты не потакаешь глупостям. Вы с Майлзом очень похожи. Не могу понять, что вы оба находите во мне.
Лиза засмеялась, взяла сестру под руку и легонько стиснула ей локоть. Немного погодя, когда они, чтобы сократить путь, проходили Бромптонским кладбищем, Лиза сказала:
— Что-то этот визит напомнил мне о папе.
— О Господи, Лиза, я часто думаю об этом, но никогда не решалась тебя спросить. Ты в самом деле была с ним, когда он умирал?
— Да.
— Невыносимо думать об этом. Я такая трусиха. Мне повезло, что меня там не было. Ты боялась?
— Да.
— Расскажи, как все это происходило.
— В подобных случаях забывается, как именно это происходило.
— Ему было… страшно?
— Да.
— И как ты только выдержала!
— Это не просто страх. Тут бездна. Это перестает быть чем-то индивидуальным. Философы говорят, что у каждого своя собственная смерть. По-моему, это не так. Смерть опровергает и понятие личности, и понятие собственности. Если бы только все знали об этом с самого начала.
— Тогда все мы просто животные.
— В нас проявляется что-то и от животного. Это не совсем одно и то же.
— Папа всегда был терпелив, когда болел.
— Когда он не верил, что умрет, — так же, как и мы сейчас.
— Мы пытались обманывать его.
— Мы обманывали себя. Ужасно было видеть, что он все понимает.
— О Господи! Ну и что же ты делала?
— Держала его за руку, говорила, что люблю его…
— Наверное, это единственное, что, может быть, еще нужно.
— В том-то и вся трагедия, что ему это как раз было не нужно. Мы все привыкли к мысли, что любовь утешает, но рядом со смертью вдруг каждый чувствует, что даже любовь — ничто.
— Не может быть.
— Понимаю, что ты имеешь в виду. Не может быть! Мне кажется, человек постигает вдруг, чем должна быть любовь — словно гигантский свод разверзается над тобою…
— Он умирал трудно?
— Да. Это была самая настоящая борьба. Да, борьба, попытка что-то сделать.
— Наверное, смерть — тоже действие. Но я думаю, он уже ничего не сознавал.
— Не знаю. Да и кто может знать, что испытывают люди, когда умирают?
— Тяжелый разговор. Лиза, ты плачешь! Ах, дорогая, не плачь, ради Бога, не плачь!
Глава XVI
Денби стоял в густой траве Бромптонского кладбища. Было это в среду.
Весь день, да и предыдущие несколько дней он жил точно во сне. Своим чередом возникали все те же маленькие кризисы, которые он обычно с наслаждением преодолевал. Колумбийский пресс, на котором печатались малотиражные афиши и объявления, сломался, и один из новичков, взявшись устранить неполадки, доконал его. Заказчики карточек для бинго решили изменить формат, когда карточки находились уже в печати. Пришло в неисправность ограждение гильотинного ножа, но им продолжали пользоваться, нарушая технику безопасности. Машина, груженная свинцом, дав задний ход, задела кипу бумаги и опрокинула ее. Репродукция картины современного художника для одного из лондонских журналов оказалась напечатанной вверх ногами. Прибыл дорогостоящий новый шрифт для наборной машины, и в счете была проставлена сумма вдвое больше сметной стоимости. Девушка из упаковочного отделения упала на складе с лестницы и сломала ногу. Старый чудак, которому они печатали репродукции гравюр, звонил пять раз на дню по поводу японской бумаги. Художественное училище, где Денби хотел приобрести старый «Альбион»
[27]
, прислало представителя для переговоров. Но Денби ушел, предоставив все Гэскину, и тот изумился, ибо ждал, что Денби, уж во всяком случае, будет ликовать в предвкушении покупки, о которой давно мечтал.
