Уилл проснулся, резко дернулся и вскрикнул. Найджел еще отступил от кровати, натянул веревку и стал быстрее вращать палку. Петли затянулись, резиновые кандалы сжали руку и ногу Уилла, он оказался накрепко приторочен к кровати. И громко закричал.
— Тсс, Уилл, ты разбудишь тетушку.
— Опять ты за свое, черт тебя побери.
— На этот раз я куда лучше все устроил, — сказал Найджел. — Отсюда ты уже не выберешься.
— Сволочь!
— Резина — самая подходящая штука для этого дела. И как я раньше не додумался?
— Ослабь Христа ради веревку, ты сломаешь мне руку.
— Ну уж. Подожди, пожалуйста, минутку, я только пододвину стул.
Найджел, зажав в одной руке палку с веревкой, другой дотянулся до стула, стоящего у стены. Он наклонился и засунул палку под сиденье, прочно закрепив ее между деревянными планками. Потом уселся на стул сам.
— Найджел, ослабь веревку, кретин недоношенный, эта проклятая железяка пропорет мне вены.
— Все это мы уже слышали, я бы не вертелся на твоем месте, от этого только хуже.
Уилл, растянутый между спинками кровати, извивался, изо всех сил пытаясь ухватиться левой рукой за прутья спинки, чтобы освободить привязанную правую. Пальцы его бессильно соскользнули с туго натянутого резинового наручника.
— У меня кровь остановится от этой штуки. Ты что, прикончить меня собрался?
— Не совсем. Не сопротивляйся, Уилл, так будет лучше.
— Отпусти веревку, ты разорвешь меня на части.
— Скажи «пожалуйста».
— Пожалуйста, мразь ты этакая.
Найджел немножко придвинулся к нему вместе со стулом.
— Еще чуть-чуть.
— Лежи спокойно, расслабься и слушай.
— Как я могу слушать, терпя такую адскую боль?
— Да не терпишь ты никакой адской боли. Это все пустяки. Слушай.
— Пошел ты к дьяволу.
— Тем, что с тобой так обходятся, ты обязан только своему бешеному характеру. Ты бы давно это сообразил, если б умел думать. Что поделаешь — тем, кто похладнокровнее и поумнее, приходится сажать бешеных в клетку или растягивать их на дыбе. Только так можно заставить их выслушать, чего от них хотят.
— Я не собираюсь тебя выслушивать, даже если буду криком кричать. Ослабь веревку, ты сломаешь мне ногу.
— Ничего подобного. Ты уже кое-что выслушал, Уилл. Бешеным в конце концов приходится кое-что выслушивать, потому что это им во благо. Помнишь, когда нам было по десять лет, я подвесил тебя за руки на лесах, на стройке, потому что ты не хотел сделать то, о чем я тебя просил.
— А я помню, как я тебя разукрасил, когда ты меня развязал!
— Ну и пусть, зато ты сделал то, о чем я тебя просил.
— И свалял дурака. Ты всегда был чокнутым извращенцем.
— Ну вот ты и забыл про свою адскую боль!
— Ничего я не забыл. Ты меня прикончишь когда-нибудь очередным своим изобретением. Кажется, у меня кровь течет по руке. Посмотри-ка.
— Меня этим не купишь, Уилл. Если ты не против, я включу свет. Интересно взглянуть на тебя.
Найджел слегка откинулся вместе со стулом и щелкнул выключателем. Голая лампочка над кроватью осветила Уилла, который извивался, привязанный за ногу и за руку. Пижама на нем расстегнулась, видна была напрягшаяся блестящая грудь с черными завитками волос, сгущающимися посредине. Уилл рванулся снова, схватил свободной рукой привязанное запястье. Потом затих и повернул к Найджелу покрасневшее лицо; он тяжело дышал, глаза его выкатились, и, скрежеща зубами, он произнес:
— Ты снова натянул веревку, будь ты проклят.
— Да, немножко. Вот так.
— Если ты еще раз выкинешь такую штуку, я тебя убью.
— Ну-ну. Согласен — в прошлый раз я немного переборщил, но ты сам виноват. Лежал бы себе спокойно, выслушал бы меня, и все было бы хорошо.
— Я запихну тебя в мусорный ящик.
— Не глупи. Ты всегда, с самого детства, размахиваешь кулаками. Только моя смекалка и помогает мне как-то сквитаться с тобой. Я хотел сказать тебе что-то очень важное, причем важное именно для тебя, а поскольку я знал, что ты кинешься на меня как бешеный, если не принять мер предосторожности, мне пришлось тебя еще разок привязать.
— Тебе доставляют удовольствие подобные штучки.
— Пусть так, Уилл. Это проявление братской любви.
— Бог ты мой!
— Ведь кровь людская не водица, Уилл, особенно у близнецов. Ты — часть меня самого, грубая, животная, чуждая мне и, конечно же, худшая, однако мы неразрывно связаны друг с другом, и это мало назвать любовью.
— Ты всегда меня терпеть не мог, Найджел.
— Ты просто дурак, ты ничего не понимаешь.
— Ты меня продал с этой чертовой маркой.
— В порядке наказания, дорогой. Должен же я пресекать твои бесчинства.
— Ты всегда не давал мне проходу.
— В порядке самозащиты. А еще отчасти потому, что я тебе необходим. Как ангел — закоснелому негодяю, как плеть — изнеженному телу, как топор — склоненной голове.
Любое соприкосновение грубой материи с духом сопряжено со страданием.
Найджел немного отодвинул стул, и Уилл вскрикнул:
— Кончай, Найджел, я сейчас сознание потеряю.
— Пустяки. Ну вот, так-то оно лучше. А теперь перестань крутиться и слушай внимательно.
— Кто это тебя отдубасил? С удовольствием пожал бы ему руку.
Подбитый глаз Найджела заплыл громадным лиловым отеком.
— Денби.
— Денби? За что это он тебя? Впрочем, мне какое дело. Я тебе еще один фингал поставлю, только дай мне вырваться.
— Ладно. Слушай, Уилл. Ты меня будешь слушать или ты хочешь, чтобы я натянул веревку?
— Валяй-валяй, педераст несчастный, я тебя слушаю. Только ослабь веревку.
— ПОЖАЛУЙСТА.
— Пожалуйста.
— Ну вот и хорошо. Теперь слушай. Речь идет об Аделаиде.
— Об Аделаиде? Что с ней?
— Ты ведь любишь Аделаиду?
— А если бы и так, не твое собачье дело. Знаю я, ты за ней ухлестывал. Пытался ее охмурить, когда вернулся в Лондон.
— Ничего подобного.
— Держись от нес подальше, а то я тебя точно прикончу. Это моя девушка, она будет принадлежать мне. Она будет моей, даже если мне придется ее убить. К тому же она меня любит.
— Так ты воображаешь. А если у нее кто-то есть?
— Как это — кто-то есть? Никого у Ади нет, она никого не видит, нигде не бывает.
