— Очень рада, если тебе жаль.
— Дело не в том, что она могла плохо подумать обо мне… Она решила… Хотя какое это имеет теперь значение.
— Ты ведь помалкивал обо мне, правда? Думал, всегда можно эту мошку вытряхнуть, вымести…
— Да это не важно, не важно. Это не имеет значения. Теперь ничто не имеет значения.
— А я тебя так любила…
— Да не плачь ты опять. Я не в состоянии этого вынести.
— Я тебя любила… Я была счастлива… Да, счастлива. — Аделаида зарыдала.
— Иди спать, или я сам уйду…
— Я убью себя. Я не могу больше жить. Я убью себя…
Денби направился к двери.
Неожиданно среди шума дождя раздался новый резкий звук. В окно настойчиво, решительно стучали. Денби застыл на месте. Аделаида перестала плакать. Под завывание ветра стук повторился снова — громкий, настойчивый, грозный. Аделаида с Денби переглянулись, посмотрели на окно. Между незадернутыми занавесками ничего не было видно, только слепо поблескивали стекла. Денби подошел к окну, отдернул занавеску и, наклонившись, вгляделся во тьму. К стеклу была прижата чья-то ладонь. Аделаида вскрикнула. Теперь Денби различал уже и грузную фигуру, стоящую прямо перед ним в темноте. В следующее мгновение послышался звон стекла, и, едва Денби успел отскочить, в комнату посыпался град осколков.
Денби быстро повернулся, перешагнул через ноги Аделаиды и, перепрыгивая через две ступеньки, взбежал по лестнице. Рывком открыл дверь на улицу. Сквозь неровную завесу дождя он увидел, как кто-то торопливо повернул за угол и скрылся. Денби с минуту постоял перед стеной воды, ветер обдавал его брызгами, сердце сильно стучало. И, только закрывая дверь, он заметил, что наступил на конверт. Он подобрал его и медленно спустился по лестнице.
Аделаида уже поднялась с пола. Она стояла, стараясь закрыть горло воротником кофты. Холодный ветер дул в комнату сквозь разбитое окно.
— Кто это?
— Не знаю. Кто бы это ни был, вероятно, письмо бросил он. Адресовано мне.
Денби вскрыл конверт и прочитал:
Я знаю, что ты живешь с Аделаидой. Она была моей, но я избавился от этой швали. Можешь оставить ее себе. Только скажи ей, суке паршивой, пусть не попадается мне на глаза, если не хочет, чтобы я спустил с нее шкуру. Для тебя же у меня есть наказание. Я тебя вызываю на дуэль. Оружие — пистолеты. Место выбирай сам. Если откажешься драться, я заклеймлю тебя как труса и пропечатаю в газетах о твоей преступной связи с прислугой, я буду преследовать тебя везде — дома, на службе, всеми способами, какие только смогу придумать, я превращу твою жизнь в ад. Если же ты примешь вызов, я приложу все усилия, чтобы убить тебя или изувечить.
Уилл Боуз
Денби прочитал это странное письмо, высоко подняв брови. Затем протянул его Аделаиде.
Аделаида пробежала его глазами. Письмо выпало у нее из рук. Она прикусила пальцы, чтобы сдержать крик. Потом пробормотала:
— Я потеряла его, потеряла, это был единственный человек, который любил меня по-настоящему!
Глава XXV
На пороге гостиной в своем коричневом плаще с поднятым воротником стояла Лиза. На полу в прихожей был виден большой клетчатый чемодан. Солнце, выглянувшее после дождя, заливало комнату ярким светом. У окна стоял Майлз.
— Закрой дверь, Лиза.
Вопрошающе глядя на Майлза, Лиза показала рукой назад, на прихожую.
— Диана наверху, — сказал Майлз. — Не думает же она, что ты уедешь, не попрощавшись со мной.
— Я не хочу усугублять…
— Ее боль? Тут уже ничего не изменишь. А как быть с нашей болью?
— Давай не говорить об этом, — сказала Лиза. Она закрыла дверь.
— Как же не говорить? Ведь мы сказали уже самое главное.
— Возможно. И хорошо, что мы на этом остановились.
— Ты решила покончить со мной одним махом.
— Это единственный выход.
— Может быть, даже и правильный. Хотя не уверен. Но уж, конечно, не единственный. Это насилие над природой.
— То, что правильно, чаще всего и есть насилие над природой.
— Господи, Лиза, у меня кровь стынет от того, что ты говоришь.
— Я знаю. Я люблю тебя, Майлз, — произнесла она сухо.
— И я люблю тебя. Очень люблю. Я буду любить тебя всю жизнь. Я всегда буду думать о тебе.
— Не всегда, Майлз.
— Если, по-твоему, все кончено, ты ошибаешься. Нельзя столь хладнокровно распорядиться чувством.
— Совсем не хладнокровно, Майлз. Пойду позову Диану.
— Нет-нет, подожди.
Майлз подошел и стал в дверях. Лиза отступила в комнату.
— Сними плащ, Лиза.
— Нет.
— Еще не поздно придумать что-нибудь. Никогда не поздно, тем более сейчас.
— Не затевай этого разговора, — сказала Лиза, — не надо. Чем больше мы скажем друг другу, тем больше будем мучиться. И я и ты — мы оба прекрасно знаем, что другого выхода нет.
— Но мы ничего не обсудили.
— Ты же прекрасно понимаешь: мы ни к чему не придем.
— Мы ведем себя как безумцы, Лиза.
— Пойми, Майлз, это безнадежно, пойми. Пока ты не полюбил меня… хорошо, пока ты не понял, что любишь меня, я могла еще жить здесь. Я страдала, но мне было хорошо. Выносимо. Но теперь жизнь стала мучением и для меня, и для Дианы. Ты ведь знаешь, с Дианой ты не расстанешься. Ты любишь ее. А жить на два дома немыслимо. Я этого не выдержу, даже если выдержишь ты и выдержит Диана. Пойми ты, пойми, так уж оно все устроено. Ничего не поделаешь.
— Может, есть еще что-нибудь, что-нибудь такое, до чего мы не додумались?
— Нет.
— Я бы расстался с Дианой. Мы ведь и не говорили…
— Нет, не расстался бы, Майлз. Это как раз то, чего нам не следует обсуждать. Мы должны оставаться людьми. От любви не умирают. Сейчас в нас все до безумия обострено. Но пройдет полгода, и нам станет легче, хотя, когда ты влюблен, это трудно себе представить.
— Мне не станет легче через полгода, Лиза. Кажется, ты не понимаешь всей серьезности случившегося. Я ждал такую, как ты, всю жизнь.
— Я понимаю, Майлз. Ведь я люблю тебя. Я тоже ждала, я жила любовью эти годы. Я не думала, что все так кончится. А если бы даже и думала, я бы все равно любила и ждала. Нельзя идти к цели напролом, губя всех — Диану, тебя, меня. Разве, бросив ее, могли бы мы жить вместе? Мог бы ты писать стихи, а я — делать все то, что я делаю для людей?
— Ты говоришь, мы все преувеличиваем. А не преувеличиваем ли мы страданий Дианы? Может, ей как раз будет хорошо, лучше, чем…
