Посвящается Арнальдо Момильяно
Прелюдия 1
Авария
Ко времени, когда с Джорджем Маккефри случился припадок (или приступ, называйте как хотите), он уже несколько минут ссорился с женой. Было одиннадцать часов дождливого мартовского вечера. Они возвращались из гостей, от матери Джорджа. Джордж вел машину по набережной, срезав путь вдоль канала, мимо чугунного пешеходного мостика. Дождь шел вовсю. Зловредные капли барабанили по машине, как пули. Их летящие по косой стаи набрасывались на ветровое стекло, вмиг уничтожая все труды выбивающихся из сил «дворников». Капли бежали наперегонки, из них на миг составлялись рожицы чертенят и тут же исчезали. Неверный желтый свет уличных фонарей освещал серые атомы бури и, попадая в капли, кишащие на стекле, внезапно распадался на звездочки. Машина подпрыгивала на булыжниках мостовой, рокотала и грохотала.
Когда у Джорджа бывали припадки ярости, Стелла обычно молчала. На этот раз она заговорила.
— Джордж, пусти меня за руль.
— Нет.
— Пусти.
— Я сказал — нет!
— Сбавь скорость.
— Не трогай меня, чертова баба, отвяжись!
— Я тебя не трогаю.
— Трогаешь, все время трогаешь.
— Понизь передачу, двигатель не справляется.
— Моя машина, что хочу, то и делаю.
— Помедленней, ты не видишь дороги.
— У меня есть глаза, я ими вижу. Ты же моими глазами не видишь? Вот и заткнись.
— Ты пьян.
— Да что ты говоришь!
— Из-за тебя твоя мать слишком много пьет.
— Тогда чего ты туда ходишь? Приятно смотреть, как мы друг друга уничтожаем?
— Ей нельзя столько пить.
— Хоть бы она сдохла наконец от пьянства. Старая стерва. Ну когда же она сдохнет!
— Она тебя всегда нарочно накручивает.
— Это ты меня нарочно накручиваешь. Она тебя ненавидит.
— Да-да, я знаю.
— Кажется, тебе это очень нравится.
— Нет.
— Ты ей завидуешь.
— Нет.
— Считаешь себя выше всех нас.
— В некоторых отношениях — да.
— В некоторых отношениях! Господи!
— Я просто отвечаю на твои идиотские реплики. Лучше помолчи и будь внимательней за рулем.
— Ты меня вечно язвишь своим зверским высокомерным спокойствием, тебя ничто не трогает, ничто, ты никогда не плачешь, как нормальные женщины.
— Может, я только при тебе не плачу.
— Ты вообще не плачешь. Не умеешь. Плачут только люди. А ты, когда никого нет, сидишь с самодовольной улыбочкой, как Будда.
— Ну хватит. Прости меня, пожалуйста!
— Что же ты меня вечно мучаешь!
— Ты сам себя мучаешь.
— Тебя все ненавидят, тебе это известно?
— Нет.
— Ну хорошо, меня тоже ненавидят.
— Я бы сказала, что ты довольно популярен.
— Потому что они не знают, какой я на самом деле.
— Знают. Люди любят паршивых овец.
— Паршивая овца! Какая банальность!
— Могу обозвать чем-нибудь похуже.
— Черт возьми, они не знают, какая ты. Они думают, ты самодовольная ханжа. Знать не знают, что ты сам дьявол.
— Ой, ну хватит.
— Мне физически тошно рядом с тобой.
— Тогда останови, я выйду.
— Никуда ты не пойдешь! Я тебя не пущу!
— Ох, какой дождь!
— Ты меня провоцируешь, а потом я же буду виноват. Знаю я твои штучки. Все время вспоминаешь, как я потерял работу, никак успокоиться не можешь.
— Ты сам все время об этом заговариваешь.
— Ты мне на словах сочувствуешь, а сама думаешь, что я дрянь, никчемный неудачник.
— Это ты так думаешь, а не я.
— Я бы тебя убил за такие слова.
— Тебя волнует только, что люди скажут, тебе плевать, что мне больно, и на все важное тоже плевать.
— Вроде тебя.
— Вроде того, чтоб обходиться со мной по-человечески.
— А ты со мной обходишься по-человечески?
— Стараюсь. Я тебя люблю.
— Ты просто садистка — говоришь то, что на самом деле неправда, мне нужна настоящая любовь, а ты, мать твою, жаждешь власти, для тебя это просто предлог, ты думаешь, это как индульгенция, сказала — и можешь делать все, что угодно. Господи, да ты даже речь лишаешь смысла, сторожишь меня со своей фальшивой любовью, как санитарка, которая ждет, когда у больного будет нервный срыв. Думаешь, я в один прекрасный день упаду к тебе в объятия, весь из себя беспомощный. Даже не надейся, этого никогда не будет, никогда, никогда. Я скорей себя убью — или тебя, ты лишила мою жизнь всякого смысла. Если я псих, то только из-за тебя…
— Ты не псих.
— Ты сама говорила, что меня надо лечить электрошоком.
— Нет.
— Врешь.
— Я сказала, что кто-то другой так сказал.
— Кто?
— Не важно.
— Кто?!
— Доктор.
— А, ты, значит, ходишь по врачам советоваться насчет меня!
— Нет, я случайно познакомилась с ним у Брайана.
— И сказала: «Мой муж — псих, я хочу упрятать его в дурдом».
— Перестань кривляться.
— Это ты заставляешь меня кривляться. Я твоя марионетка, ты меня низводишь до безмозглой марионетки и прячешь в карман. Ты такая железная, холодная, никакой в тебе ни душевности, ни нежности, ни пощады. Если б я женился на милой, доброй женщине, я был бы совсем другим человеком. О, как все черно, как беспросветно. Почему ты от меня не уходишь?
— Не хочу.
— А то люди увидят, что и ты не ангел! Ты меня не любишь, верно? Ты меня терпеть не можешь, ненавидишь, вот в эту самую минуту. Признайся уж.
— Не сказала бы.
— Ага, значит, это на самом деле правда, только не скажешь, что ж ты тогда признаешься мне в любви, ханжа проклятая?
— Ничего подобного, я сказала совсем другое.
— «Ничего подобного, я сказала совсем другое»! Ты что, свихнулась?
— Я могу сказать, что я тебя ненавижу, но это будет неправда. Я думаю, что говорю.
— Ты думаешь, что говоришь! Наш брак — сумасшедший дом. Зачем ты вообще за меня вышла? Все были поражены. Твой отец чуть не рехнулся. Так зачем ты…
