— Он ведь не может решить, что это из-за нас, правда?
— Конечно нет.
— Никто ведь не говорил, что это мы виноваты?
— Нет.
Потом Хэтти говорила:
— Он вообще не придет. Давай поедем в Лондон. Ну давай! Я хочу в театр.
— В театр?!
— Давай поедем в Лондон, остановимся в гостинице.
— Хэтти, да как мы можем!
— А почему нет? Мы же свободны?
После этого девушки взглядывали друг на друга и принимались смеяться или рыдать. Они также обсуждали и отвергли идею написать письмо с объяснением. Если думать о происшедшем в таком ключе, объяснить его было невозможно. Кроме того, оставалась небольшая, но такая желанная возможность, что философ вообще ничего не слыхал. Девушкам даже не пришло в голову, что можно просто сходить в Заячий переулок.
Перл не думала или большую часть времени не думала, что Джон Роберт может действительно поверить всем гадостям из статьи в «Газетт». (Хэтти и Перл не видели «Пловца», который вышел во вторник.) Но ей нужно было защититься от страха, что он все-таки поверит. Поэтому она страстно жаждала, как жаждут встречи с возлюбленным, присутствия деда и простых слов, что он по-прежнему ей доверяет. Ей нужна была такая малость, и даже в этой малости она не была уверена. Не могло быть никакого сомнения, что Розанов будет очень расстроен, задет, сердит. Перл, так же как и Том, не разделяла иллюзию Джорджа, что философ равнодушен к людскому мнению; он равнодушно воспринимал враждебность, но не насмешку. Ее любящий взгляд оценил и принял в полной мере особое чувство собственного достоинства Розанова, его серьезность, его замкнутость, его особенную неуклюжую помпезность, его наивный, не от мира сего, эгоизм, совершенно ненормальную реакцию на поведение других людей, отсутствие здравого смысла, ненависть к насмешкам и неумение с ними справляться. Все это сливалось воедино. Она нечасто видела Розанова в обществе других, но знала, как серьезен он бывает в этих случаях (например, в общении с Марго и Альбертом). Эта серьезность, казалось, исключала саму возможность сплетни или даже простой насмешки. Ни Хэтти, ни Перл никогда не поддразнивали философа и не видели, чтобы кто-нибудь его дразнил. Перл также знала об отношении Розанова к Джорджу и могла представить себе, в какое расстройство и ярость придет философ оттого, что Джордж оказался замешан в эту историю. Так случилось, что Перл и Хэтти приехали в Калифорнию навестить Джона Роберта сразу после злополучного визита Джорджа к учителю, и Перл подслушала слова Джона Роберта, обращенные к Стиву Глатцу, тогда еще студенту. В тот раз Перл заметила и манеру Розанова ревниво охранять внучку, держа ее подальше от своих студентов и коллег, до такой степени, что у Перл в голове возникло смутное предположение, которое затем оформилось и стало уверенностью: Джон Роберт вовсе не равнодушен к своей внучке, а одержим ею.
Перл, конечно, знала о планах Джона Роберта на замужество внучки, так как старательно подслушивала у двери, когда он их раскрывал. Она видела и взрыв эмоций Хэтти — расстройство и досаду и то, как Хэтти вышвырнула на улицу желтые тюльпаны Тома. Это сватовство не было секретом между ними, и о нем можно было говорить, но они его не обсуждали. Хэтти отступила, укрывшись за стыдливой, сдержанной и целомудренной манерой общения, которая была столь важной частью их отношений. Они не болтали про Тома, ни сплетничая, ни злобно, как никогда не болтали и про Джона Роберта. Это не было лишь частью того, что Хэтти иногда иронически называла «своим положением служанки». Причиной тому была Хэтти, ее чувство приличия, ее все еще детская простота, достоинство. И Перл, потому что она питала особую любовь к Хэтти и особенно дорожила ее доверием, иногда чувствовала, что это странное доверие создало ее или помогло родиться заново, и не могла вообразить, чем стала бы без него.
Так и получилось, что во время затишья перед бурей, пока девушки ждали, «задраив люки», по словам Хэтти, они пытались догадаться, когда явится Джон Роберт и будет ли «ужасно сердиться», но не обсуждали, что он или они должны или могут думать теперь про Тома и тот план. (Перл сказала Хэтти, что Том звонил.) Они иногда задавались вопросом, откуда все узнали, но Перл старалась увести Хэтти от этой темы, всей серьезности которой та, кажется, не понимала. Перл больше всего боялась, что Джон Роберт может поверить, будто она и вправду была в сговоре с Джорджем и что именно она выдала тайну. Этот страх мало-помалу лишал ее способности соображать. От него ожидание становилось таким мучительным, что под конец Перл больше всего на свете хотелось побежать прямо к Джону Роберту и заплетающимся языком выпустить на свет все свои оправдания, а также свою любовь, которая, как Перл ощущала, давала ей определенные права и даже силу.
— Может быть, он не знает.
— Какая-нибудь добрая душа ему непременно рассказала. Если никого не нашлось, значит, этот наглый редактор позаботился.
— Он не наглый. Он просто написал и спросил, не хочу ли я дать интервью.
— Мне его тон не понравился. И тебе тоже.
— Если б только у Джона Роберта был телефон.
— Ты же знаешь, он не любит телефонных звонков. И вообще, что бы мы ему сказали?
— Это ничего, много шума из ничего, мы развели мелодраму на пустом месте.
— Это и была мелодрама.
— Все про это забудут — может, уже забыли.
— Ты не знаешь Эннистона.
— В любом случае, мы же не виноваты, правда, Перлочка?
— Конечно нет.
— Нет, я знаю, что мы не виноваты, но все-таки иногда чувствую, что виноваты. Ты понимаешь?
— Да!
— Как ты думаешь, Джон Роберт не решит, что мы сами пригласили Джорджа?
— Конечно нет.
— Очень странно, что он не пришел — хотя бы убедиться, что с нами все в порядке.
— Ну, может, он и вправду не знает.
— Вот видишь, теперь ты сама это говоришь!
— В конце концов, может, он был в отъезде.
— Я думаю, может быть, мне надо пойти к миссис Маккефри и сказать…
— Что сказать? Лучше ничего не говорить.
— Ты думала, мы сначала должны повидаться с Джоном Робертом, а потом с ней.
— Я думала, Джон Роберт придет сразу.
— И я. А еще тот витраж, что разбили камнем. Наверное, нам надо что-то сделать?
— Это была пивная банка, а не камень. Я слышала, как она упала. С окном все в порядке.
— Да, но оно треснуло, надо об этом кому-нибудь сказать. Как ты думаешь, может быть, Джон Роберт раздумывает?
— Нет, он, скорее всего, опять ушел с головой в свой философский труд и про все забыл.
— Я иногда думаю: а часто ли он вообще вспоминает, что мы живем на свете?
— Хэтти, милая, не расстраивайся так.
— Мне хочется, чтоб он наконец пришел, чтобы с этим покончить. Почему мы обязаны ждать тут? Мы что, рабыни?
