— А Диана?
— Я против нее ничего не имею, почему бы и нет.
— Даже если она захочет стать Дианой Маккефри? Она хочет.
— Да, я чувствую, что я тоже меняюсь. Какая-то революция в нас произошла.
— Может, это из-за Уильяма, часть его души перешла в нас. Только это началось уже давно… я теперь понимаю… давно уже.
— Так можно мне с вами? У меня много денег. Мы сможем построить два дома, я куплю машину.
— Алекс, — сказал Джордж, — это вдохновение, мы стали богами!
Он посмотрел на нее, и Алекс увидела в сияющем, благодушном, безумном лице отражение своего собственного лица. Они уставились друг на друга.
— Мне нужно идти, — сказал Джордж.
— Я буду думать про то, как вы с Дианой смотрите на карту.
— Не беспокойся, — пробормотал Джордж, — Там, дальше, есть еще место.
— Дальше Испании?
— Нет, просто дальше… дальше. Это совсем не так, как я думал, огромное напряжение воли, огромные, громадные вещи — вовсе нет, когда все позволено, то ничего не хочется, понимаешь… это так просто, нужно только расслабиться… просто отпустить… отпустить всё…
— Что «всё»?
— Не важно. Милая, милая Алекс. Поцелуй меня, как будто мы… никто… все равно кто… как оно и есть на самом деле… конечно же…
Они встали и поцеловались. Едва соприкасаясь губами, они застыли, словно подвешенные в пространстве. Так они стояли долго.
— До свидания. Скоро, скоро, жди. Я заберу сэндвичи, какие остались.
— Куда ты?
— В кино.
Однако Джордж не попал в кино. Когда он вышел из Белмонта, капал дождь, и Джордж решил отправиться домой в Друидсдейл, а не идти в «Одеон» на Хай-стрит, до которого было гораздо дальше. Он терпеть не мог дождь, не любил мокрые волосы, мокрые ноги, мокрую одежду. Зонтика у него не было. Джорджу было муторно, нехорошо, его лихорадило. И еще он хотел спокойно доесть сэндвичи. Он хотел перерыва в существовании, в жизни, которая уже довольно давно превратилась в тяжелую работу. Впервые за много месяцев он почувствовал, что, кажется, способен отдохнуть, сделать то, что всегда казалось немыслимым, — лечь на спину, закрыть глаза, затихнуть, поддаться сонливости, перестать бояться, ощутить покой. В то же время он был странно взвинчен, растерян. Что-то в нем сломалось, подалось, и так стало даже лучше, правда ведь? Он не хотел в подробностях рассматривать это новое состояние, он чувствовал, что отныне никогда ничего не захочет рассматривать в подробностях. Он хотел провести остаток жизни в покое, с людьми, которым не важны подробности.
Он дошел до друидсдейлского дома и вставил ключ в замок. Рука дрожала. Он открыл дверь и вошел в сумрачную прихожую. Остановился. Что-то не так. Там что-то есть. Что-то ужасное. Он вгляделся. На лестнице сидела Стелла.
— Привет, Джордж.
— О боже.
Джордж сел на стул, стоявший в прихожей.
— Прости, что я так неожиданно.
— Зачем ты вообще явилась? И почему сейчас, господи, почему именно сейчас?
— Ну, когда-нибудь я должна была вернуться. Прости, что не вышло раньше.
— Ты хладнокровная… гадина.
— Я не умею разговаривать по-другому. Ты же знаешь. Я могу лишь констатировать факты. Я очень расстроена, я во власти чувств, а вовсе не хладнокровна.
— Другие люди чувствуют. А ты констатируешь факт, что находишься во власти чувств.
— Прости, что я скрылась. Я не могу объяснить своего поведения. Хотя на самом деле объяснение есть. Просто оно займет какое-то время, если ты захочешь послушать. Ничего особенно драматического, ничего интересного.
— Где ты была?
— У N и у миссис Блэкет.
— N! Этот бессильный вуайерист. Я так и думал.
— Почему?
— Видел его старую хитрую морду на улице, он вечно старается мне подгадить.
— Не сердись из-за этого.
— Я не сержусь. Ты боялась вернуться?
— Да, наверное…
— Боялась, что я тебя убью?
— Нет… просто тебя боялась… ты как кусачий пес… внушаешь страх. Я не люблю непредсказуемого.
— А зачем ты тогда вернулась?
— Мне надо было решить, хочу ли я по-прежнему быть твоей женой. Это еще одна причина, почему я не возвращалась. Я чувствовала, что это будет нечестно по отношению к тебе.
— Что нечестно?
— Вернуться и опять уйти.
— И ты решила?..
— Решила, что хочу и дальше быть твоей женой.
— Почему?
— Ты знаешь почему. Потому что я тебя люблю. Потому что я думаю… то, что между нами… это абсолют.
— Абсолют! Что за слово. Ты всегда была абсолютисткой. И ты еще говоришь о любви, а у самой нет ни нежности, ни мягкости, ни прощения.
— У меня все это есть, просто ты убиваешь всяческое проявление этих вещей, способ, которым я их выражаю, отвергаешь мой язык, все мои…
— Всегда я виноват.
— Нет.
— Ты мне никогда ничего не прощала. Ты помнишь любую мою провинность. С тем же успехом ты могла быть ангелом, который записывает грехи людей. Ты и есть ангел, причем грозный.
— Давай не будем говорить о прощении. Я думаю, что это слабая идея, обычно фальшивая…
— Ты как Корделия
[136]
— самая переоцененная героиня в литературе.
— Вопрос в том, хочешь ли ты по-прежнему быть моим мужем.
— Какой очаровательно прямой вопрос. Нет.
— Ты уверен?
Джордж помолчал. Потом сказал:
— В ту ночь… когда машина упала в канал… ты хорошо помнишь, что было?
— Да.
— Что именно случилось?
— То есть?
— Это был несчастный случай или я специально все устроил?
— Ты хочешь сказать, что не помнишь?
— Нет.
Стелла помолчала.
— Это был несчастный случай.
— Несчастный случай?
— Да, конечно. Тебе нравится думать, что ты груб и склонен к насилию, но на самом деле ты безобидный. Как собака с дурным характером, — добавила она.
— И ты утверждаешь, что любишь это животное.
— Да, люблю.
— Ты унижаешь меня, чтобы любить. Это не любовь. Все равно что мучить свою собачку. N как раз очень интересуется такими вещами.
Они молча сидели в темной прихожей. Стелла на ступеньках лестницы, Джордж на стуле у двери, спиной к стене, лицом не к Стелле, а к старой вычурной викторианской вешалке, которую они купили на аукционе в пору своей помолвки.
