— Видишь, я принесла обратно нэцке, — сказала Стелла.
Джордж увидел на полочке вешалки вереницу светлых фигурок из слоновой кости.
— Да, я их как-то искал, — сказал он.
— Я так и знала.
— Ну разве не сентиментальный поступок — принести их обратно? Так могла бы поступить настоящая женщина. Полагаю, меня это должно было тронуть и смягчить?
Стелла молчала. Она принялась рыться в сумочке.
— О, да ты уж не плакать ли вздумала? — спросил Джордж, — Ты научилась плакать? Поздравляю. Раньше ты не умела. — И добавил: — У меня простуда.
— Дать тебе аспирин?
— Нет. И, отвечая на твой предыдущий вопрос: да, я уверен, что больше не хочу быть твоим мужем.
— Почему?
— Потому что я собираюсь уехать в Испанию с Дианой Седлей.
Стелла опять промолчала. Она высморкалась в платок.
— Хорошо, — сказала она.
— Как? Сцены не будет?
— Ты меня знаешь.
— Да, знаю. Диана — женщина. Я люблю женщин. Мы с ней ладим. С ней я бываю счастлив и спокоен. С тобой так никогда не бывает.
— Извини.
— Я тобой восхищался. В том и беда. Это никуда не годная основа для брака.
— Да уж.
— Может быть, ты зря скрылась. В смысле, если ты хотела дальше со мной жить. У меня было время осмотреться.
— Я хотела дать тебе время. И мне тоже нужно было от тебя отдохнуть.
— Ну, можешь продолжать отдыхать. Куда ты подашься?
— Еще не знаю. Буду путешествовать. Поеду в Токио повидаться с отцом, в Калифорнию — повидаться с Розановым…
— Ты… что?!
— А что такого. Мне хотелось бы с ним встретиться. Я держалась от него подальше только из-за тебя. Или он еще здесь?
Джордж вскочил.
— Вы будете обсуждать меня!..
— Конечно, нам трудно будет избежать упоминания твоего имени, но я не собираюсь тебя обсуждать. Ты же знаешь, я очень щепетильна в таких делах.
— Щепетильна! Это твое излюбленное словечко. Как я ненавижу твои словечки! Власть, власть, презрение, презрение, все вертится вокруг тебя. Дьяволица, почему ты вернулась именно сейчас, как раз когда мне стало лучше, ты даже не знаешь, что натворила, ты все испортила, все уничтожила, ты это нарочно, ты услыхала, что я был с Дианой на похоронах. Правда же, правда?
— Да. Но причина не в этом.
— В этом… это твоя пошлая, мелкая зависть и ревность… ты тоже умеешь лгать, мерзкая лисица… я могу тебя убить за то, что ты все испортила… ты хочешь меня уничтожить… и ты убила Руфуса, убила Руфуса, убила Руфуса…
Отец Бернард сидел у себя в кабинете в доме клириков при церкви Святого Павла, медитируя под «Сахарный тростник» Скотта Джоплина. Он сидел, как обычно, в расслабленной, но устойчивой позе, положив руки на колени. Раньше он медитировал в коленопреклоненной позе, но счел это положение неудобным и перегруженным неуместными эмоциями. Занавеси без подкладки, повешенные его предшественником, были задернуты, и в мрачном дождливом свете субботнего вечера на них виднелся рисунок из огромных хризантем. Комнату наполнял приглушенный желтоватый свет. В углу тусклая электрическая лампочка освещала дышащую покоем, сиящую икону Крещения во Иордане. (Отец Бернард не любил икон с более мучительными сценами.) Напротив, опустив веки и слегка поджав тонкие губы, медитировал Гандхара Будда (репродукция). Суровое лицо исключительной красоты сочетало в себе спокойствие Востока и задумчивую эллинскую печаль. Отец Бернард любил Будду за то, что он был и в то же время не был судьей. Он не обращал внимания на священника и не требовал, чтобы к нему обращались на «ты». Но отец Бернард, который не всегда медитировал с закрытыми глазами, очень часто к нему обращался.
Некоторые учителя медитации требуют, чтобы мы опустошили свой разум. Другие допускают тихое кружение случайных мыслей, которые следует удалять на все возрастающее расстояние и ощущать как нереальные. Отец Бернард следовал обоим правилам, но чаще — второму, оно было двусмысленнее и потому проще. Он не гнал от себя мирские мысли — порой до такой степени, что беспристрастный наблюдатель (например, Бог) не нашел бы существенной разницы между молитвенным экстазом священника и нераскаянными мечтаниями кого-нибудь из его паствы.
В тот субботний вечер мысли отца Бернарда, несколько приглаженные для простоты восприятия, звучали примерно так: Джон Роберт, чудовище, до чего привлекательно это жуткое лицо, как мне хочется видеть его снова, я в него просто влюблен, Боже мой. Если бы только можно было полностью изменить свою жизнь, полностью обновиться и измениться. Боже, позволь мне исправить мою жизнь. Если бы я только мог выйти за пределы собственного тщеславия, иногда мне кажется, что это так близко, какой-нибудь дюйм. Мисс Данбери сказала, что видела Христа, он ждал по ту сторону, неужели? Боже, милостив буди мне грешному, Христе, милостив буди мне грешному, Боже, милостив буди мне грешному. Как трогательна простая вера, Господи, дай мне простую веру, если на то будет воля твоя. Quaerens те, sedisti lassus
[137]
. Нужно пойти и повидаться с Хэтти, до встречи с Розановым, я должен был увидеться с ней в прошлую субботу, о Господи, в прошлую субботу. Хэтти, млечно-белая плоть, как безе, нет. Какое гадкое письмо я сегодня утром получил, про поцелуи с проститутками в церкви, везде шпионы. И на этой скамье с Бобби, Господи Боже мой. Мне нравится вот эта часть в музыке, такая меланхоличная, механическая и в то же время лихая, точно как жизнь. Том Маккефри, копна волос. Dans l'onde toi devenue ta jubilation nue. Да, я проживаю свою жизнь, желая невозможного. Но я никогда не протяну руку к тому, чего хочу. Вот это непротягивание руки — может, это и есть религия? Господи Будда, милостив буди мне грешному. Джордж Маккефри, да спасется он от зла и да не сотворит зла никому. Придет ли он ко мне? Non ragioniam di lor, ma guarda e passa. Ужасные слова, до чего жесток был Данте, и все же ему было даровано видение рая. Скучноватое место, по правде сказать. Но, о, стремление к Богу, желание, желание. Agnus dei, qui tollis peccata mundi, misere nobis
[138]
. Если бы я прошел через мост, когда Джордж изображал тот несчастный случай, он бы убил меня, восхитительно, что за чепуха. Бедная милая малютка Диана скрючилась за кустом бузины. В один прекрасный день меня уволят, придет письмо от епископа, гора Афон, я наконец уйду в скит. Джон Роберт сказал, что я фальшивка, живу ложью, нарушил свои обеты. Да, наверное. Хотя в наше время никого не волнует, во что верит священник. А вот меня волнует. Должно было наконец до этого дойти. Наконец. А может, Диана согласится поехать со мной в Грецию, она не будет возражать, что бы я ни делал, что за безумная идея. Бобби сегодня вечером придет, надеюсь, у него прошла эта гадкая простуда, слава Богу, я, кажется, ее не подцепил, жаль, что он такой некрасивый. Мы хорошо посидим, вино, о черт, я забыл купить той дешевой вальполичеллы. Я буду лежать в земле. Каждый год я проживаю годовщину своей смерти. Где я буду лежать? В Греции? В Америке? Может быть, поехать за Розановым, он, наверное, вернется туда. Невозможный человек. Какой печальный желтый свет в этой комнате, и муха на окне. Как он прекрасен, Господь Будда, такой суровый, строгий, печальный. Джордж и Розанов. Господи, помоги им, помоги нам всем, помоги Земле. Одинокая планета кружит, уходя в ночь. Боже, упокой все души. Я напряжен, нужно расслабиться, простить. Не думать про Розанова, Тома, гору Афон. О, желание. О боже, если бы я только мог достичь покоя. Господи, я простираюсь ниц, я прошу прощения, вразумления, веры. Господь мой и Бог мой. Завтра воскресенье, черт бы его побрал.
