В последнее время в душе у Стеллы пробилась новая, ядовитая поросль: ревность. Конечно, Стелла знала уже много лет, что Джордж «ходит» к Диане Седлей: некая доброжелательница потрудилась известить Стеллу, что Джордж снял этой шлюшке квартиру, чтобы пользоваться ею единолично. У Стеллы еще остались какие-то крупицы изначального уважения к Джорджу, и она практически игнорировала это сообщение. Она знала, как низко он может пасть, но падать можно очень по-разному, со вкусом и без. Она понимала, что Джордж гордый человек, даже в своем роде разборчивый, и с этим у нее связывалось представление о том, как высоко, несмотря ни на что, он ставит жену. (Кое-кто догадывался об этих идеях Стеллы и считал их полнейшей глупостью.) Стелла чувствовала, что они с Джорджем были по-прежнему выше этого, за пределами всего, что Джордж мог делать с проституткой. Но теперь — возможно, в результате физической встряски и слабости — это прекраснодушное неведение пошатнулось. Стелла начала, как обычная примитивная женщина, воображать себе Джорджа с другой. «Но это путь к безумью»
[36]
, вызывающий неблагородное омерзение по отношению к мужу, чего Стелла до сих пор себе не позволяла. Ощутив эту ядовитую боль, она ослабела — той слабостью, что заставила ее сдаться Габриэль, чтобы оказаться в безопасности, чтобы о ней позаботились; слабостью, которая порой подталкивала ее взять такси в Хитроу и билет до Токио. Она представила себе мудрое, умное, доброе, любящее лицо отца и почувствовала, как проклятые непослушные слезы опять застилают глаза.
— Я так хорошо прибрала для тебя комнату, — говорила Габриель, — и мы тебе добудем какие угодно книги, правда, Брайан? Ты не стесняйся, будь как дома, вообще не обращай на нас внимания. Ты знаешь, тебе нужен отдых, я думаю, тебе стоит немного отлежаться, ты будешь лежать, а мы будем тебя обслуживать. Правда, милый, ей стоит отлежаться?
— Нет, конечно, — улыбаясь, сказал Брайан.
Стелла, которая жаждала побыть лежачей больной, чтобы ее никто не трогал, проспать неделю, отозвалась эхом:
— Нет, конечно.
В дверь постучали, и отец Бернард, проникший в дом через кухню, всунул голову в комнату.
— Здравствуйте, можно к вам?
— О, смотри, святой отец пришел тебя навестить! — воскликнула Габриель.
«О боже!» — выдохнул Брайан, состроив гримасу Стелле, которая, как он думал, разделяла его отношение к «жуткому попу».
— До меня дошли слухи, что вы здесь, — сказал отец Бернард, обращаясь к Стелле, — Здравствуй, Руби.
— А что, уже все знают? — спросила Стелла, — Неужели в Купальнях уже судачат?
— Мне сказала миссис Осмор, — ответил отец Бернард, улыбаясь своей очаровательной улыбкой.
На самом деле ему сказала Габриель по телефону, но он решил, что тактичней будет это скрыть.
— А она откуда знает? — строго спросил Брайан. — Еще, чего доброго, начнут таскаться люди, беспокоить Стеллу.
— Я тут принес кое-что, — сказал отец Бернард, протягивая длинный узкий газетный сверток, где оказалось полдюжины нарциссов — шесть не раскрывшихся, совершенно прямых, зеленых, холодных палочек.
Стелла поблагодарила его, прибавив:
— Но я же не инвалид.
— Я поставлю в воду, — сказала Габриель, — Какие миленькие, они скоро распустятся.
Она суетливо убежала с цветами.
Стелла не то чтобы не любила священника. Возможно, он был бы интересным собеседником, но она не доверяла ему и потому избегала. Ее слегка раздражало то, что он выкрест. Она чувствовала в нем желание увидеть ослабление сильных, унижение возвышаемых и уловить этих пострадавших в свои духовные сети. За эту склонность Брайан считал священника вампиром. Стелле стало нехорошо от мысли, что отец Бернард, может быть, хочет ей «помочь» и что Габриель, возможно, позвала его именно за этим.
Отец Бернард мягко и пытливо взглянул на Стеллу светло-карими глазами и пригладил свои красивые темные девичьи локоны. Он прекрасно понимал, как она к нему относится. Его визит, продиктованный любопытством, был также в какой-то степени и пастырским. Он допускал, что когда-нибудь пригодится этой незаурядной женщине. Он знал, что рискует показаться лезущим в чужие дела идиотом, и был готов рискнуть. Он считал, что бездействие чаще оказывается ошибкой, чем слишком активное действие.
— Я знаю, — ответил он на реплику Стеллы. — Я просто так зашел, на вас посмотреть и себя показать, как в больнице. Я тоже живу на свете. И кошка имеет право смотреть на короля.
— Это еще что значит? — спросил Брайан, играя на руку священнику.
Стелла засмеялась и ответила улыбкой на улыбку.
Священник не злоупотребил полученным преимуществом. Он бесшумно щелкнул пальцами и сказал Брайану:
— Я слыхал, профессор Розанов прибыл.
— Да неужели? — отозвался Брайан, — Гип-гип-ура.
— Джордж будет рад, — сказала Габриель, которая только что вернулась, — Правда?
— В восторге, — сказала Стелла.
— Я поставила цветы к тебе в комнату, — сказала Габриель Стелле.
— Он надолго приехал?
— Не думаю, — быстро ответила Габриель, не успел Брайан и рта раскрыть.
— Кто-то сказал, что он надолго…
Где-то залаял Зед. Потом дверь распахнулась и вошел Том Маккефри. Вбежал Зед, вбежал Адам.
— Ой, Том! — закричала Габриель.
Том, налетев у входа на Руби, вскричал: «Руби!» и поцеловал ее. Габриель поцеловала Тома. Брайан похлопал его по плечу. Адам повис у него на куртке. Том сказал: «Здравствуйте, святой отец», подобрал Зеда и попытался запихать его в карман. Стелла наблюдала эту семейную сценку с ненавистью и тошнотным отчаянием.
— Вот классно, вы все тут, ну или почти все. А куда дели Джорджа? Как хорошо дома. Это что, семейный совет? Что со Стеллой, почему она разута и не при параде? Что-нибудь случилось? У вас грипп? Я уже переболел, по Лондону ходит куча всяких разных гриппов.
— Стелла попала в аварию, — сказал Брайан.
— Ой, бедная Стелла, как вы?
— Хорошо, хорошо.
— То есть правда хорошо? Честно? Ничего серьезного?
— Ничего, абсолютно.
Том еще больше, чем Адам, напоминал Стелле о Руфусе. Ей хотелось сбежать к себе в комнату, но она не знала, сможет ли подняться по лестнице без посторонней помощи.
— Ну хорошо, бедная Стелла, мне вас ужасно жалко. Дайте я вас поцелую. Вот, держите Зеда, он все лечит.
Том подошел к Стелле, поцеловал ее в лоб, легко погладил по волосам и осторожно положил Зеда в теплую ямку между краем дивана и ногами Стеллы. Собачка тихо улеглась, словно охраняя важный пост.
Том Маккефри, тогда двадцатилетний, был, бесспорно, самым высоким и, что более спорно, самым красивым из трех братьев. Он не был прилизан, как Джордж, и не был похож на волка в отличие от Брайана. Он был строен, но не худ, с нежным, почти девичьим цветом лица. Копна кудрявых каштановых волос с золотистым оттенком спадала на плечи. Верхняя губа была длинная и гладкая, чувственный рот был сочным, как у ребенка. У Тома были бесстрашные невинные голубые глаза шальной Фионы.
