Отец Бернард стоял у длинного окна Променада и глядел на завораживающую игру крохотных снежинок, которые в очень холодном и неподвижном воздухе, казалось, никак не могли решить, куда им лететь — вверх или вниз. По-видимому, некоторые все же добирались до земли, потому что край бассейна был белым и его пятнали перепутанные темные отпечатки босых ног. На глазах у священника Том Маккефри в одних плавках прошел очень близко с той стороны стекла. Он на секунду замер на краю бассейна, напряженный, прямой, наслаждаясь холодом под ногами, холодным касанием воздуха, едва заметным ласковым прикосновением снежинок к теплой коже. Затем, подняв голову и откинув назад волосы, глубоко-глубоко вдохнул воздух и снег, изогнулся всем телом, нырнул в пухлое округлое облако-одеяло бассейна и исчез. Отец Бернард, у которого дыхание сперло в груди, наконец выдохнул. Dans l'onde toi devenue ta jubilation nue.
Священник уже поплавал и ощущал небывалый душевный подъем. Утром, отслужив обедню, он сочинил весьма напыщенное письмо Джону Роберту, сообщая, что исследовал способности мисс Мейнелл и нашел ее хотя и незрелой, но тем не менее удовлетворительно сведущей в современных иностранных языках. Он особо подчеркнул ее похвальное внимание к грамматике. Затем он поставил самую длинную из своих записей Скотта Джоплина и сел напротив длинноухого Гандхары Будды, чей суровый, спокойный, строгий лик с поджатыми губами и опущенными долу задумчивыми глазами (размышляющий) казался священнику намного духовней, чем искаженное лицо распятого. Священник сидел на стуле, выпрямив спину, смежив веки, положив расслабленные руки на колени. Пока его ум занят болтовней на ничтожные темы, он дышит, осознавая движение воздуха, мягко пульсирующее движение воздуха, которое замедляется… замедляется… Темнота, в которой никому не принадлежащая радость тихо испаряется, как распадающаяся ракета. Изменился он? Нет. Это просветление? Нет. Что же это? Безобидное получудо, его частный способ отвлечься, который ничего не стоит.
Теперь, на пути от окна к чайному прилавку, священник остановился у окна, где сидели Брайан и Габриель.
— Доброе утро. Вижу, Омега с вами. Эта крохотная тварь — наглядное доказательство Божьей любви! Каким смирением мы должны преисполниться…
— Почему? — спросил Брайан.
— Такой источник духа в таком крохотном зверьке, такое благое расположение, неистощимо хороший характер, бескорыстная привязанность горит в этих глазах…
— Чушь, — сказал Брайан, — Он абсолютный эгоист, совершенно эгоцентричное животное.
— Господь виден в любом из своих созданий.
— И в этой чашке тоже?
— Да.
— Тогда нечего разводить слюни насчет собак.
— Правда, этот снег прекрасен?
— Омерзителен.
— Что вы скажете про мисс Мейнелл? — спросила Габриель.
— Она простая, как ребенок…
— Простая? То есть у нее шариков не хватает?
— Брайан, ну конечно, он не это хотел сказать.
— Простота — от Бога.
— Ну конечно, достаточно посмотреть вокруг.
— Можно спросить, есть ли новости о Стелле?
— Нет, — ответила Габриель. — Я очень беспокоюсь, она взяла и пропала. Совсем на нее не похоже.
— Не беспокойтесь, — сказал священник— Институт всегда полнится разными ерундовыми слухами. Люди обожают преступления и катастрофы.
Он пошел дальше, к прилавку.
— Что за слухи? — спросила Габриель у Брайана. — Я ничего не знаю.
— Захватывающие. Я даже слышал, как миссис Осмор рассказывала об этом миссис Белтон.
— Но что же?
— Новейшая идея — Джордж прикончил Стеллу. Вопрос только в том, куда он дел труп.
Еще один человек — Уильям Исткот — видел, как нырял Том Маккефри. Уильям, тоже раздетый, стоял на краю бассейна. Он уже поплавал, а сейчас привычно чувствовал, как охлаждается нагретое тело. (Температура воды была 28 °C, а воздуха 2 °C.) Он думал не думая, полуоформленные мысли смешивались с ощущениями: я наслаждался бы этим ощущением холода и тепла, пудинга с мороженым, как говорила Роза. Я наслаждался бы снегом и этой картиной, как Том стоит и потом ныряет. Но теперь не могу. И я завидую Тому, завидую, потому что он молодой, сильный и будет жить, а я нет и умру. Уильяму казалось парадоксальным и ужасным, что сегодня его собственное поджарое, загорелое, почти полностью обнаженное тело стоит так же крепко на ногах и на вид так же прочно и сильно, как всегда. Но все это время оно, как теперь ему известно, носило и носит в себе неумолимый двигатель собственной неизбежной смерти. Он подумал: сказать ли Розанову? Если сказать, это поставит их обоих в неловкое положение. Джон Роберт не любит неудачников, а есть ли неудача окончательней этой?
Кто-то коснулся руки Уильяма. Он глянул вниз и увидел Адама Маккефри, глядящего на него снизу вверх.
— Адам, здравствуй.
— Здравствуйте.
— Правда, снег красивый?
— Да. Я слышал, как птицы поют в снегу.
— Даже в снегу они знают, что весна.
— Крапивник может спеть сто шесть нот за восемь секунд.
— Правда?
— Да. Вы знали?
— Нет, но могу себе представить.
— Я был на общинном лугу с Зедом. Мы видели белую лошадь, она гуляла сама по себе.
— Может, это из табора.
— Она валялась на спине. Потом увидела Зеда и вскочила. Увидела собаку поблизости и испугалась. Потом ушла.
— Большая лошадь испугалась маленькой собачки!
— Это была скорее пони, чем лошадь. Я видел, как дядя Джордж выходил из библиотеки, но он меня не видел. Однажды я видел дядю Джорджа в двух местах сразу.
— Не может быть — ведь тогда, значит, ты тоже был в двух местах сразу.
— Понимаете, я был на верху автобуса.
— Это имеет значение?
— Да.
— Может, просто похожий человек.
— Может быть. Сейчас, я только пойду спасу ту муху.
Уильям заметил муху с блестящими крыльями. Муха лежала на глянцевой беспокойной воде, тихо плескавшейся у них под ногами. Адам легко, бесшумно, как выдра, соскользнул в пруд, не потревожив гладкой поверхности. Он осторожно выловил муху, подставив ей тыльную сторону руки, и наклонил руку над бетонной дорожкой у босых ног Уильяма. Муха встряхнулась, бодро провела ногами по крыльям и улетела. Адам вежливо, незаметно махнул ей рукой и уплыл в надвигающийся пар. Уильям забыл о смерти на время разговора с Адамом, а теперь опять вспомнил. Он подумал: когда этому мальчику исполнится двадцать, меня уже восемь лет не будет на свете.
Вскоре после прыжка в воду, вызвавшего столь сильные и такие разные чувства в душах двух наблюдателей, Том Маккефри наткнулся на Диану Седлей. До этой встречи Том плыл себе вперед, упражняясь в спокойном, не требующем усилий эннистонском кроле, и несчастливые мысли путались и жужжали внутри его головы, а снаружи вокруг нее извивались в воде потемневшие мокрые волосы. Прошло два дня со времени его невероятной беседы с Джоном Робертом. За это время Том не сделал ничего и, по правде сказать, едва ли не прятался. Он ничего не планировал. Он сидел дома, не в силах ни читать «Потерянный Рай», ни работать над своим шлягером, ни смотреть цветной телевизор Грега. Тому было физически нехорошо от беспокойства и дурных предчувствий. Он словно не владел своим телом, как бывает при сильном гриппе. Любопытство и возбуждение, охватившие его сразу после разговора, угасли или сменились мрачным, гораздо менее приятным ощущением несвободы. Он все так же чувствовал, что отвертеться не выйдет; конечно, он уже не может просто взять и написать Розанову, что решил не продолжать (хотя, как сказал Эмма, в каком-то смысле это сделать проще простого). В этом письме он должен был бы дать обещание никогда в жизни не пытаться увидеть Хэрриет Мейнелл (он так и не сказал Эмме о незыблемом условии, поставленном Розановым). Никогда? В его годы? Как он мог ввязаться в такую неправдоподобную историю? Он уже не мог остановиться, должен был увидеться с девушкой, хотя эта перспектива пока что влекла его только как приснившееся веление судьбы. Он не чувствовал ни романтического любопытства, ни пыла, свойственного рыцарю в поисках приключений. Он был несчастен и чувствовал, плавая под ватным одеялом тумана, лишь неуемный, неприятный эротический авантюризм. Раньше Том был абсолютно доволен своим существованием. А теперь его вынудили думать о девушках! Ну и ладно! Да, думал он про себя, Джон Роберт изменил мою ценность. Он меня испортил! Тут Том налетел прямо на Диану, которая так же энергично плыла навстречу. Они внезапно возникли в поле видимости друг друга, сплелись вытянутыми вперед руками, потом столкнулись, сбивая друг друга с курса.
