— Там, с ними… я не могла пить.
— Я быстро-быстро. Дать тебе что-нибудь еще? Кусочек холодной баранины? Аспирину?
— Нет, ничего не надо. Принеси целую бутылку. Кувшин с водой. И два стакана.
— Конечно-конечно, мне тоже не помешает глоточек виски.
Как только дверь закрылась, Морган резко приподнялась. Сидя со спущенными на пол ногами, обтерла лицо прохладным платком. Слезы текли уже не так обильно. Подойдя к умывальнику, она промыла глаза холодной водой и вытерлась висящим рядом накрахмаленным вышитым полотенцем. Потом надела очки, прошла к окну и закрыла его. Вернувшись, какое-то время рассматривала себя в висящем над умывальником зеркале. Хотелось сказать себе что-нибудь подходящее к случаю, бодрое, успокаивающее, может быть, даже остроумное, но ничего не придумывалось, и она просто смотрела на свое отражение. Услышав, что Хильда поднимается по лестнице, быстро вернулась к кровати и опять легла ничком. Взгляд на себя со стороны, как она и надеялась, придал сил.
Подвинув низкий столик и поставив на него поднос, Хильда снова уселась на жесткий стул с прямой спинкой. Морган приподнялась на локте, устроилась, подоткнув подушки под спину.
— Я сделала все, как надо, радость моя?
— Да, отлично. Воды не надо. Только лед. Спасибо.
— Может, ты все-таки хочешь поспать, остаться одна?
— Нет. Я хочу с тобой разговаривать. Мне кажется, я сейчас ненормальная, Хильда. Ненормальная.
— Успокойся, малышка.
— От виски все-таки легче. Не одолжишь мне свою расческу? Спасибо.
— Ты очень красивая, Морган.
— Я чувствую себя развалиной. А вот ты выглядишь чудесно, Хильда. Немножко пополнела. Ничего, что я говорю это так прямо? И Руперт тоже пополнел.
— Мы стареем.
— Глупости. Саймон и Аксель по-прежнему вместе? — Да.
— Никаких признаков разлада? Интересно, сколько же они продержатся?
— Вроде у них все в порядке.
— Мне жалко, что Саймон увяз в этом. Аксель, насколько я понимаю, плохо ко мне относится.
— Он просто замкнутый.
— Когда мы были девчонками, ты вечно отказывалась признавать, что кто-то кого-то не любит. Но такое случается. У тебя нет сигареты?
— Есть. Вот. Твой багаж идет морем?
— Да. Это в основном книги. Ну и кое-что из одежды и мелочей. И мои рукописи, тетради. Не помню, писала ли я тебе, но в Диббинсе мне удалось хорошо поработать.
— Я рада. Откровенно говоря, из твоих писем трудно было извлечь информацию. Сначала они были обрывочными, потом непонятными, потом — отчаянными. Цельной картины у меня так и не сложилось.
— Думаешь, у меня она сложилась? Я сейчас просто не понимаю, кто я. Может, ты объяснишь. Но, чтобы разобраться, даже тебе потребуется время.
— У нас будет сколько угодно времени, дорогая. Ведь ты останешься у нас? Пожалуйста, чувствуй себя здесь дома.
— Дома у меня нет. А у тебя все так элегантно, Хильда. Эти черные с белым подушки в стиле toile de Jouy. Эта фарфоровая желтая собака. Сверкающие кувшинчики. И эта полосатая — французская, наверно — ваза в виде урны, в которой, знай ты, что я появлюсь сегодня, стояли бы три изумительные розы.
— А ты верна себе, детка! Все так же подсмеиваешься над нашими попытками создать уют.
— Зависть, Хильда. Элементарная зависть. Я все на свете отдала бы за такой дом, как этот, и за такого мужа, как Руперт. Действующего мужа. То есть справляющегося со всеми своими обязанностями. Можно мне еще виски?
— Лед, к сожалению, тает.
— А портативной морозилки у тебя нет? Надо ее тебе подарить. Хотя, черт, у меня же нет денег!
— Не беспокойся о деньгах, Морган. Прошу тебя, очень прошу. У тебя столько неприятностей, что глупо думать еще и о деньгах, когда в этом нет абсолютно никакой надобности. Мы с Рупертом хорошо обеспечены, и ты можешь жить здесь…
— Подожди. Я еще не превратилась в инвалида. Восстановлю понемногу старые связи и найду какую-нибудь работу в Англии.
— Я так рада, что ты остаешься…
— Бог мой, что там за шум? Хильда встала:
— Это Саймон. Он уронил поднос с бокалами из-под шампанского. И они, вероятно, разбились.
— Милый Саймон. Он совершенно не изменился. Разве что выглядит и лучше, и взрослее, чем когда-либо раньше.
— Жизнь в браке явно идет ему на пользу.
— Подойди сюда, Хильда. Не прикасайся ко мне, но будь совсем рядом. Хочу смотреть на тебя. В Америке я иногда очень скучала по тебе.
— И я по тебе очень скучала. Я так обрадовалась, когда узнала, что ты приезжаешь.
— Наверно, ты плохо обо мне думаешь.
— Я люблю тебя, глупенькая.
— Мысль, что на самом деле в глубине души ты меня осркдаешь, была бы непереносима. Просто смертельна.
— Но я не осуждаю тебя, дурочка. Конечно, я пока ничего не понимаю. Но и когда пойму… О каком осуждении ты говоришь? Никогда. Ни за что.
— Я так надеюсь, что ты поймешь… Я как раз думала…
— Морган, ты знаешь, что Джулиус…
— Да. Я прочла об этом в вечерней газете. Купила «Стэндард» в лондонском аэропорту, и там была фотография Джулиуса.
— Странно. Правда?
— Невероятно. Мы ведь могли оказаться в одном самолете! Приятно было снова взять в руки милую старую «Ивнинг стэндард». Но оказалось, мне уже не разобраться в комиксах. Они как, продолжают историю Скромницы Блэз и Пчелки Билли?..
— Морган, Морган, Морган…
— Где этот гадостный платок? — Сняв очки, Морган уткнулась в него лицом. Ненадолго повисло молчание.
— Ты не знала, что Джулиус возвращается в Лондон?
— Я понятия не имела, где Джулиус. Знала только, что он уехал из Диббинса.
— Когда ты его в последний раз видела?
— Несколько месяцев назад. И кажется, что прошли годы. Абсурд. Садясь в самолет, я думала, что улетаю от Джулиуса. Прочь, прочь, прочь. А выясняется, что и он перебрался на эту сторону. Может быть, это судьба?
— Судьба… Морган, ты бросила Джулиуса или Джулиус бросил тебя?
— Вероятно, этот вопрос горячо обсуждался.
— Боюсь, что так, дорогая.
— Ладно. В буквальном смысле я бросила Джулиуса. Но по сути он бросил меня. Это все было так запутанно… И гадко, гадко, гадко.
— И все… действительно разрушено?
— Да. Все разрушено. Или разбито. Мы не общались с начала, да, с начала этого года, когда я буквально бежала из Диббинса, бросив студентов, занятия, все.
— Понятно. Именно тогда ты какое-то время мне не писала. Потом появился новый обратный адрес — Вермонт.
