— Ну не волшебное ли это место? — сказал Питер. — Господи, Морган, что с тобой? Что случилось?
Тело опять отказалось служить, и она села, почти упала, вытянув вперед ноги и прислоняясь спиной к густой массе травы.
— Что с тобой, Морган?
— Так, обыкновенный приступ паники.
— Может быть, где-то здесь и бродит Пан, — немного помолчав, серьезно сказал Питер.
— Не знаю, как его зовут, но он здесь, безусловно, был.
— А может, это просто солнце.
— Да, может, это просто солнце, — рассмеялась она чуть слышно.
— Тебе плохо?
Она глубоко вздохнула. Голова продолжала кружиться, но тошнота отступила. Надо спокойно, глубоко вздохнуть, и все будет в порядке.
— Я как-то странно себя чувствую, но дурноты, пожалуй, уже нет.
— Посиди так немного и пойдем к машине. Тебе уже не страшно?
— Нет. Не могу понять, в чем дело. Мне было страшно, ужасно, чудовищно. Летом возможен такой дневной морок, такие встречи с воздушными призраками. Но теперь все прошло.
— Ляг на траву.
— Нет, мне лучше сидеть. И вообще я уже в порядке.
Реальность снова вернулась к ней. Желтоватая, испещренная цветами трава на склонах, зеленая трава там, где проходила колея, — курчавая и словно подстриженная, словно здесь сад и через него проходит дорога, но дорога, не тронутая стопами людей. В горячем воздухе густо стоял запах цветов и витал легкий привкус горчинки. Медовые травяные заросли полны были гудом и жужжанием насекомых. Но теперь все это, раскинувшееся под куполом опять ставшего синим неба, сделалось вдруг еще прекраснее, явственнее и ярче. Было такое чувство, словно она прошла сквозь какую-то дверь, сделала шаг вперед или назад через тысячелетие и попала в мир девственный и чарующий, в райские кущи, где сознание не испорчено, а глаз — зоркий.
— Какая красота, — проговорила она, — какая немыслимая красота. Я готова молиться ей.
— Да, сказочное место, — подтвердил Питер. Сев рядом с Морган на траву, он все еще посматривал на нее озадаченно и с беспокойством.
— Я имела в виду не это конкретное место, а мир, вселенную, все сущее. Все хорошо. Все прекрасно. И благодать здесь, рядом.
— Морган, ты в самом деле хорошо себя чувствуешь? — спросил Питер.
Повернув голову, Морган посмотрела на него. Она должна, прямо сейчас, доказать ему. Если бы только ей удалось доказать.
— Все вокруг нас прекрасно, Питер.
Он молча смотрел на нее, пытаясь понять смысл этих слов. Они сидели рядом, лежащие на траве руки едва не соприкасались. Круглое лицо Питера разрумянилось и покрылось загаром, голубые глаза ясные и прозрачные, растрепанные длинные светлые волосы поблескивают. Взгляд, который он кинул на Морган, был серьезным и недоверчивым.
— А я не думаю, что все вокруг прекрасно, — проговорил он упрямо. — Войны, голод, чудовищная несправедливость. Как хочешь, а я думаю, что все вокруг ужасно.
— Нет-нет, прекрасно, — сказала она. — А то, что кажется ужасным, ужасно только на поверхности. Оно наносное. Если добро есть в чем-то одном, значит, оно присутствует и в остальном; если что-то одно целостно, драгоценно и безупречно, значит, и все остальное целостно, драгоценно и безупречно. Этого не оспорить. Нужно только смотреть под правильным углом зрения.
— Но в мире нет ничего, что было бы целостно, драгоценно и безупречно, — возразил Питер. — Все запутано, отвратительно, выпачкано и разбито.
— Нет, кое-что хорошее осталось. Например, это. — Она осторожно приподняла двумя пальцами оперенный воздушными листьями стебель, покрытый крошечными цветами вики. Каждый цветок был снаружи лиловый, а внутри синий и в мелких полосках, светлых и ровных, словно бы нанесенных безукоризненными мазками невероятно тонкой кисти.
— Ты говоришь о природе, — протянул Питер. — Это не в счет. Это так, декорации. А я говорю о том, с чем мы имеем дело. Назови что-нибудь такое, и тогда, может быть, я соглашусь.
— А что ты скажешь о… Что ты скажешь о… Вот об этом?
Отец твой спит на дне морском,
Он тиною затянут,
И станет плоть его песком,
Кораллом кости станут.
Он не исчезнет, будет он
Лишь в дивной форме воплощен.
Чу! Слышен похоронный звон!
Морские нимфы, дин-дин-дон,
Хранят его последний сон.
[1]
Голос замолк. Гудели и жужжали, переговариваясь, насекомые. Волнами распространялась тишина обволакивающего их кропотливый и неустанный труд горячего плотного воздуха.
Глаза Морган и Питера встретились.
— Да, это безупречно, — почти прошептал он. — И… Морган… Морган…
Морган сняла очки, и в следующую секунду они с Питером были уже в кольце объятий.
Слегка раздвинув ноги, она теснее прижала к себе мальчика, отчетливо ощущая сквозь ткань рубашки его залитое потом твердое гладкое тело. Сцепив руки у него за плечами, прижалась губами к горячей щеке. Его руки гладили ее спину, сначала нежно, потом с вдруг прорвавшейся страстью. Кость к кости прижатые лица дернулись, губы встретились и рке не разомкнулись.
Прошло какое-то время, и, открыв глаза, Морган начала слабо его отталкивать. Потом они поцеловались еще несколько раз, осознанно, неторопливо и не закрывая глаз. Морган вздохнула, Питер застонал. Между телами образовался маленький просвет.
— О боги, — сказала Морган.
— Прости меня, — сказал Питер.
— Тебе не за что извиняться. Это один из лучших сюрпризов, с которыми я когда-либо сталкивалась.
— Для меня это тоже было сюрпризом. Но знаешь… ты всегда была мне… очень дорога.
— Это прекрасно.
Стоя на коленях, Морган обдернула свое хлопчатобумажное платье. Питер, привстав, заправил рубашку в брюки, потом снова уселся, на этот раз по-турецки. Они не касались друг друга. Глаза у обоих блестели.
— Морган, ты извини… Но, видишь ли… Мне так хочется… Пусть это будет… значимо.
— Конечно, это значимо, — ответила она.
— Это не часть видения… или как там его назвать… то, что с тобой недавно приключилось? То, что сейчас произошло, реально и случилось в реальном мире?
— Да, Питер, это реальная часть реального мира. Может быть, тут сыграли роль и… последствия шока. Но это реально, мой дорогой, и это прекрасно. Это часть благодати, которой меня одарили таким сверхъестественным образом, но она совершенно реальна.
— Тогда поцелуй меня еще раз.
— Милое, милое дитя, — говорила она, медленно, нежно целуя его.
