Все эти события, думал Руперт, основательно задержали взросление Морган. И оно совершается сейчас. Ей нужно разобраться и в себе, и в окружающей ее жизни. Не представляю себе ее возвращения к Таллису. Но и возможностей продолжения связи с Джулиусом не вижу. Джулиус не принес ей вреда. Он встряхнул ее, может быть, выступил ее учителем. Но он не из тех, кто женится. Ему нужно периодически сбрасывать старую кожу. Какое-то время Морган придется побыть одной. Ее разрывают страсти, ей, вероятно, придется страдать и вынести страдания, о которых она пока не догадывается. Сейчас ей все еще хочется прятаться от проблем. Пытаться избежать встречи с самой собой.
Он вспомнил ее такой, какой видел в последний раз. В кухне на Прайори-гроув она помогала Хильде возиться с розами. Скакала вокруг нее в своих облегающих розоватых брюках и голубом хлопчатобумажном свитере, строила забавные рожицы, разбрасывала цветы, сыпала бело-розовые лепестки себе на голову, брала их в рот, совала Хильде за шиворот, вскрикивала, уколовшись, смеялась… А Хильда — улыбающаяся, спокойная, полноватая, с платком, повязанным на седеющих волосах, и в огромном мясницком фартуке поверх платья — продолжала спокойно отщипывать листья и составлять букеты, делая вид, что не замечает всех этих прыжков и криков. Со стороны ее можно было принять за мать Морган.
Ей нужно перестать отворачиваться от жизни, подумал он, чувствуя искреннюю озабоченность судьбой свояченицы. Я должен наставить ее, насколько могу, помочь. Нужно, чтобы она наконец разглядела свой путь.
Естественно и привычно мысль Руперта перекинулась к его теперь уже почти законченной книге на темы морали, и он снова задумался, в состоянии ли она помочь тем, кто, подобно Морган, потерял свое направление в жизни. Сумеют ли написанные им слова принести утешение, предостеречь от неправильного решения, укрепить в правильном? На этот вопрос он не знал ответа. Руперт не мнил себя крупным философом. Он был наделен здравым смыслом, накопил опыт и неплохо владел пером. Таких людей множество. На их фоне Руперт, как он считал, обладал дополнительно только одним: уверенностью в моральных ориентирах и смелостью говорить о них. Он знал разницу между добром и злом. Философы-моралисты, полагал он, обычно слишком застенчивы, в особенности теперь, когда им приходится держать в уме и логический позитивизм, и психологию, и социологию, и компьютерологию, и еще бог знает что. Они исписывают страницы, оправдываясь перед всеми подряд, и пишут любым языком, но только не своим собственным. Его книга — пусть она и не без недостатков — ни перед кем не оправдывается. Как только появится машинописный экземпляр, он даст его Морган. Пусть просмотрит, ему интересно знать ее мнение.
Руперт провел рукой по своим светлым волосам. Выгорев на солнце, они сделались непослушными и сухими, но то же солнце придало коже приятную гладкость и цвет полированной бронзы, что, как он прекрасно осознавал, делало его еще моложавее, чем обычно. Сегодня, на совещании с правительственными экономическими советниками, он должен выглядеть представительным и солидным. И он с этим справится без труда. Игру под названием «совещание» Руперт знал досконально. И давно уже перестал нервничать в присутствии этих новоявленных «шишек» или предполагать, что эксперты владеют некоей тайной проникновения в суть дела. Он повидал достаточно их промахов и в глубине души полагал, что на их месте справлялся бы лучше. Но все-таки они любимчики министров, и с ними необходимо соблюдать политес. Он будет вести себя сдержанно, с чувством собственного достоинства и едва ощутимой иронией.
Оставив окно открытым, Руперт вернулся к столу. Долетавший из парка ветер приносил свежесть и бодрость, пронизанные слабым запахом цветов. Все вместе составляло странную светлую и воздушную атмосферу летнего лондонского утра, когда солнце, казалось, только что затопило весь город, сделав его серебристым, невесомым и умытым. Но вообще-то было уже не так рано и, как напомнил себе Руперт, пора было кончать с пустыми медитациями и браться за работу.
Хорошо обученная секретарша, милое существо, обожающее комнатные растения, которым Руперт сумел-таки запретить перешагивать порог своего кабинета, уже рассортировала бумаги, включая и те секретные, доступ к которым ей был разрешен. Реферативные копии докладных из министерских комитетов были разложены по папкам трех цветов: голубой, зеленой и желтой. Привычно неприятно бьющие в глаза бумаги, помеченные красным флажком, прижаты куском застывшей лавы из вулкана на Сицилии. Сегодняшние письма, вскрытые и рассортированные, аккуратно придавлены осколком розового гранита из Абердина. Одно письмо почему-то не вскрыто. На конверте с напечатанным на машинке адресом пометка: «Личное». Руперт взглянул на него с удивлением. Он никогда не пользовался адресом офиса для своей личной переписки, хотя и знал, что многие его коллеги по самым разным причинам прибегали к этому. Руперт протянул руку к письму, но тут зазвонил телефон, и рабочий день начался беседой с озабоченным сотрудником, которого донимал сердитый сотрудник, предельно взволнованный мнением одного из министров по поводу помеченной красным флажком бумаги, лежащей сейчас на столе перед Рупертом. После чуть ли не часа телефонных переговоров Руперт написал краткую записку и избавился от опасного досье, отправив его мигать красным флажком на чужом столе. Тут он снова заметил дожидавшийся его заклеенный конверт и начал левой рукой вскрывать его, одновременно просматривая меморандум о «Стагнации в области государственного содействия». Краешком глаза он увидел, что письмо от Морган.
Знакомый почерк странным образом взволновал Руперта. Отложив меморандум, он вынул лист из конверта, развернул его. Письмо было длинным, явно написанным торопливо, пестрящим вычеркнутыми словами. Содержание было следующим:
«Дорогой мой! Послушай! Ты был очень добр. Уделил мне не только время, но и внимание. Я чувствовала, что ты направляешь меня, вдумчиво размышляешь над моими проблемами, даришь меня своей дружбой — и каждый миг был для меня бесценен. Все, что ты говорил, было удивительно значимо. Такого тонкого, как у тебя, ума я еще не встречала. Ты не только помог мне успокоиться, но и дал возможность поверить, что я все же разумное существо, способное ухватиться за кончик нити и выйти из лабиринта. Я благодарна тебе за большое и малое, за твою помощь в том, что нужно было решить немедленно, за заботу, которую ты проявил в такой чуткой форме.
Теперь — дальше. Что ты скажешь и что подумаешь, прочитав следующие слова? Клянусь, я сама их не ждала, удивлена и встревожена не меньше, чем будешь сейчас удивлен и встревожен ты. С момента приезда в страну у меня, как тебе известно, возникло немало разных забот. Могла ли я ожидать, что к ним прибавится и это? Даже при нашей последней встрече я еще не осознавала, что происходит, хотя с какого-то времени и понимала, как ты мне дорог и как я в тебе нуждаюсь. А теперь я вдруг поняла, что влюбилась в тебя, влюбилась так глупо и глубоко, как может влюбиться только семнадцатилетняя девочка. И я чувствую: мой единственный шанс — отдать все в твои руки. Я замужем. А ты… Я прихожу в ужас при мысли, что ты подумаешь, увидев что я взваливаю на тебя такую проблему. Ты, со своей упорядоченной и до отказа заполненной жизнью и совершенно не совместимыми с этим обязательствами. Хочется крикнуть „пожалей меня!“, и в то же время понятно, что твоя жалость приведет нас к сложностям, которые, как я знаю, ты непременно возненавидишь. Я в полном смятении, дорогой мой. Моя жизнь состоит из проблем и эмоционального голода, о котором ты в общем почти ничего не знаешь. Но вряд ли это извиняет мою попытку навязать тебе эту немыслимую и ненужную любовь. Трепещу, опасаясь, что ты осудишь меня. Но умоляю: по крайней мере поверь в трагическую серьезность глубокого и, увы, страстного чувства, которое ты во мне пробудил. Очень прошу, не делай никаких поспешных шагов. Мне нужны взвешенность и рассудительность, которыми ты обладаешь лучше, чем кто-либо иной. Никогда еще мне так не требовались эти качества. Когда мы встретимся, я буду говорить спокойно, и — умоляю — будь и ты спокоен. Но встреча необходима и — по понятным причинам — не там, где мы обычно виделись. Моя квартира тоже слишком посещаема. Но я придумаю, где нам встретиться. Любимый, пожалуйста, помоги мне и прости, что я полюбила тебя.
