– Ах, Аннет! – выдохнула Мона с тоской и залилась слезами, словно ребенок, громко всхлипывая на плече у верной служанки, которая была ей роднее и дороже матери. Потому что только от няни она и получала то, что называется материнской любовью.
– Поплачь-поплачь, деточка! – ласково уговаривала ее служанка. – Глядишь, слезами-то все горе и выплачешь, сразу легче станет!
Через четверть часа, оставив недовольно ворчащую Аннет заниматься упаковкой вещей, Мона отправилась в последний раз побродить по замку, чтобы попрощаться с ним. Только в момент расставания со знакомыми вещами мы понимаем, как они нам дороги, ведь они уже давно успели стать частью нашей жизни, напоминая о приятных и счастливых мгновениях прошлого.
Вот высокий сводчатый вестибюль, куда Питер в день их приезда в Тейлси-Корт после медового месяца внес молодую жену на руках. Все в строгом соответствии с традициями, бытующими в здешних местах. А вот потайная лестница, по которой они с мужем однажды удрали от надоевших посетителей, словно парочка расшалившихся детей. А вот маленькая бронзовая нимфа. Питер купил эту статуэтку в Париже, сказав, что нимфа очень похожа на нее, Мону. Мона задумчиво повертела вещицу в руках. Взять ее с собой? Нимфа так нравилась им обоим. Все в ее грациозной позе было исполнено полета и какой-то воздушной легкости, словно она не ступала, а парила над землей.
Мона вспомнила, как в один из летних вечеров она нарядилась в такое же легкое, похожее на прозрачную тунику, платье, распустила по плечам свои длинные волнистые волосы и стала танцевать перед мужем, имитируя движения нимфы.
– Ну что, похожа я на твою любимую статуэтку? – спросила она, закончив выступление, слегка раскрасневшаяся от танца.
А Питер вместо ответа сначала поцеловал ее в губы, потом поцеловал волосы, а потом, изящным движением опустившись на колено, поцеловал ее босые ножки.
Почему ей в голову все время лезут какие-то дурацкие воспоминания? Разве она не собирается начать новую жизнь? Все с чистого листа! Вот и эта нимфа… Пусть остается здесь! Пусть порхает по замку, из которого она сама вот-вот упорхнет навсегда.
Мона поспешно миновала двери кабинета Питера. Заглянуть туда было бы выше ее сил. Ведь в этой комнате каждая вещь несла на себе отпечаток его личности и вкуса. Коллекция ружей в углу, фотографии погибших на фронте друзей, изображения любимых лошадей, охотничьи трофеи, спортивные призы как напоминание о «кровопролитных» боксерских поединках школьных лет. Письменный стол, заваленный ворохом бумаг, стопками книг, множеством трубок. И над всем этим – ее большая фотография. Снимок был сделан где-то спустя неделю после свадьбы. Счастливая новобрачная радостно улыбается из рамочки, глядя прямо на мужа, когда тот работает за столом.
Мона вспомнила, как впервые переступила порог этой комнаты.
– Вот он, мой рабочий кабинет! Можно сказать, святая святых! – шутливо воскликнул Питер. – Отсюда я управляю своим крохотным королевством!
– Ах, какие мы важные! – весело рассмеялась Мона. – То есть, когда его величество здесь, никому не позволено отрывать его от дел государственной важности, да? И всем воспрещается сюда входить. Даже мне?
– Только не тебе! – воскликнул Питер с горячностью в голосе. – Разве ты можешь помешать мне, душа моя? – он подхватил ее на руки и усадил в одно из двух кресел, стоявших возле камина. – А вот и твой трон, моя королева! Отныне ты станешь делить со мной все радости и тяготы, сопряженные с управлением королевством.
– Я согласна делить только радости! – беззаботно откликнулась она, но, внезапно посерьезнев, обвила мужа руками за шею, притянула его голову к себе и сказала: – Шучу, дорогой! Я согласна делить с тобой все! И тяготы тоже!
Как бездумно порой мы разбрасываемся словами, даем обещания, которые потом не можем исполнить! И вот цена наших слов: всего лишь пыль на дороге, разметаемая ветрами жизненных бурь.
А вот ее маленькая гостиная и изящное бюро, стоящее возле широкого окна. Питер купил его специально для нее. Ему нравился орнамент из пухленьких купидонов, сгибающихся под тяжестью виноградных гроздей, которым были расписаны стенки бюро. На бюро три фотографии: сияющая Сэлли в нарядном вечернем платье с букетом в руках. Замысловатая прическа украшена перьями. Рядом увеличенная копия любительского снимка Питера. Его ведь невозможно было заставить сфотографироваться в ателье. Снимок сделали в тот момент, когда муж был всецело поглощен тем, чтобы вскарабкаться на спину норовистой гнедой кобылки, с любопытством повернувшей голову в сторону камеры. И, наконец, Вогс, напряженно замерший с торчащими вверх ушками, готовый в любой момент сорваться с места и броситься выполнять команду: «Фас!» Мона сгребла в охапку все три фотографии. Их она точно заберет с собой!
«Что ты делаешь? – прошептал ей внутренний голос – Не уезжай!»
«Не уезжай! – прошелестели хором деревья в саду. – Только подумай, как ты будешь скучать без нас на своей далекой Ямайке».
«Не уезжай!» – выступила Сэлли из своей серебряной рамочки.
«Не уезжай!» – жалобно проскулил Вогс, неотступно следовавший за ней по пятам. Пес с его обостренной интуицией понимал, что в доме творится что-то неладное.
И лишь Питер на своей фотографии молчал. Он молчал, но все вокруг в этом доме говорило с ней его голосом. Она вдруг почувствовала себя узником в тюрьме, из которой ей никогда не вырваться на волю. Какой побег! Куда бежать? Пустые фантазии! Внезапно взгляд ее упал на портрет Алека. Он был сделан давно, и, тем не менее, Алек был очень похож на себя нынешнего. Тот же насмешливый взгляд смотрел на нее со стены. «Мне достаточно лишь поманить тебя, – говорил ей этот взгляд, – и ты сама прибежишь ко мне».
Все три фотографии выскользнули из рук Моны и со стуком упали на пол. Послышался звон бьющегося стекла. Мона издала вопль отчаяния и опрометью бросилась из комнаты.
Давно известно: молитва от чистого сердца всегда доходит до слуха Того, к Кому она обращена. Напрасно ждал Алек свою возлюбленную в назначенный час в условленном месте. Мона не пришла. Чертыхаясь и проклиная все на свете, он снова был вынужден отступить, в который раз признав свое поражение. А Мона в это время уже была в пути. Они вместе с Питером срочно выехали в Шотландию. Она была в полном смятении, но разбираться в сумятице чувств было сейчас не время. Утром они получили известие о смерти герцога Гленака.
Глава 17
Молодая герцогиня Гленак еще глубже зарылась в глубокое кресло, которое специально пододвинула поближе к огню. Сырое полено в большом камине отчаянно дымило и никак не хотело разгораться, чтобы дать хоть немного тепла и согреть настывшие стены огромного зала с высокими сводчатыми потолками. Траурное платье молодой женщины сливалось с полумраком, царящим вокруг. На его фоне отчетливо выделялось ее бледное лицо и белые руки, но и они казались какими-то безжизненными, потому что Мона успела уже промерзнуть насквозь. Бледность лица еще более подчеркивали темные круги под глазами, да и сами глаза не излучали своего привычного искрящегося света. Их взгляд был потухшим и бесконечно усталым. Сказались несколько бессонных ночей, проведенных в старинном шотландском замке, превратившемся на время в дом смерти. Но вот похороны герцога закончились, и многочисленные родственники разъехались по домам. Среди них было полно колоритных фигур: родня настолько дальняя, что уже практически невозможно точно установить степень их родства с покойным. Но они тоже прибыли на похороны, чтобы засвидетельствовать почтение усопшему, а заодно и заявить свои права на родство с важной персоной. И все ради того, чтобы затем вернуться к себе и снова погрузиться в безвестность.
