Но что-то подсказывало ей, что мужа привели в эту комнату те же воспоминания, что будоражили и ее память все последние бессонные ночи. Их первая ночь в Тейлси-Корт. Тогда ей вдруг стало неожиданно грустно и одиноко в огромном доме, где все было еще таким чужим. Когда Питер уснул, она осторожно выскользнула из-под одеяла, порхнула к распахнутому настежь окну. Стояла тихая летняя ночь. И хотя ночь была безлунной, света хватало. Окружающий мир, погруженный в сон, казался воздушным и призрачным. Вдали отчетливо проступали темные силуэты неподвижно замерших скал. Они словно вслушивались в недоступную человеческому слуху музыку, льющуюся с небес. Мона завороженно разглядывала всю эту красоту, забыв о времени и даже не обращая внимания на то, что от прохладного ночного воздуха ей уже стало зябко. Но в этот момент она услышала за спиной шаги мужа. Питер молча подошел к окну и, не говоря ни слова, обнял ее. Так они стояли долго-долго, уже появилась первая тусклая полоска света на востоке, когда Питер, подхватив Мону на руки, снова отнес в кровать.
– Дорогая, у нас впереди еще много рассветов, – проговорил он ласково.
«Много рассветов»! Тогда эти слова прозвучали как обещание. Неужели они пророческие, его слова, и страшная долгая ночь, полная взаимного непонимания и нелепых недоразумений, подходит к концу? Неужели у них будут еще впереди сияющие солнечным светом рассветы, предвестники нового дня?
Сердце забилось сильнее в счастливом предчувствии. Так, значит, Питер все еще любит ее! Недаром же он пришел именно в эту комнату. В ее комнату, где каждая вещь, шелковые шторы на окнах, фотографии на стенах, миниатюрные безделушки, разбросанные повсюду, все-все напоминает об их прежней жизни.
Послышался тяжелый вздох. Питер, не подозревавший о том, что жена находится рядом, тем не менее, явственно ощущал ее присутствие. Одиночество и неопределенность будущего давили на него страшным грузом. Ведь, как известно, стену всегда легче возвести, чем потом разобрать по кирпичикам. Вот он приехал домой и весь вечер провел в плену воспоминаний о прошлом. Приготовленные для него апартаменты в Западном крыле показались ему чужими, холодными и неуютными. Ничто не радовало его взор, и ноги сами понесли его на половину Моны. Нет, он вовсе не собирался растравлять старые раны и причинять себе новую боль. Просто ему захотелось еще раз увидеть ту самую комнату, в которой он был когда-то так счастлив. И это, как ни странно, принесло его душе покой. Слабый запах любимых духов Моны витал в комнате, создавая ощущение, что она здесь, рядом. Нет, он пришел не на пепелище. В этой комнате теплилась жизнь, и он вдруг почувствовал умиротворение. Все будет хорошо, мелькнуло у него. Он круто развернулся и замер, пораженный.
Столп лунного света упал на кровать. Огромное ложе под резным балдахином, атласное покрывало сверху, смятые подушки – все утопало в потоке серебристого света. И в этом серебряном мареве, среди одеял и подушек застыла хрупкая фигурка и безмолвно взирала на него округлившимися от ужаса глазами. В первый момент Питер подумал, что это ему мерещится. Не иначе, игра воспаленного воображения, но нет! Вот две темные косы упали на грудь, словно заключили бледное личико в рамку. Какая же она бледная, мелькнуло у него, а уже в следующее мгновение он увидел, как взволнованно поднимается и опускается ее грудь под тонким кружевом ночной сорочки, и все вдруг сложилось воедино, и он понял, что это – не сон. Перед ним сидит живая женщина, и эта женщина – его жена.
– Питер! – выдохнула она едва слышно.
– Мона! – растерянно прошептал Питер. – Ты здесь! Я и понятия не имел, что…
– Я предупредила слуг, чтобы тебе не сообщали. Завтра утром я уеду.
Голос ее сорвался, и в комнате повисла тягостная тишина. С чего начать? Что сказать? Месяцы, проведенные врозь, встали между ними, словно прутья железной решетки, и каждый очередной месяц, проведенный в разлуке, лишь увеличивал прочность этой решетки. И все же это ее Питер, это тот человек, которого она любит. И он совсем не похож на того разгневанного мужчину, который в одночасье лишил ее и своей любви, и своей защиты. При воспоминании о тех страшных минутах у нее заныло сердце. И одновременно она почувствовала страстное желание прикоснуться к нему. Она просто прикоснется к его руке, а потом скажет…
– А я ведь ехал к тебе, – медленно начал Питер, словно каждое слово давалось ему с невероятным трудом. – Хотел попросить у тебя прощения.
– Питер! – воскликнула ошеломленная Мона, протягивая к нему обе руки.
– Дорогая! Боже мой! Как же я виноват перед тобой! – вскричал Питер, бросаясь на колени перед женой, и, сжав ее руку, осыпал ее поцелуями. А она осторожно гладила склоненную голову другой рукой, чувствуя, как с каждой минутой, с каждым новым поцелуем уносятся прочь все ее печали и горести. Нет больше одиночества, мучительных сомнений. Нет больше тоски, тяжелого уныния, ощущения краха надежд. Сердце ее снова переполнено любовью. Она счастлива. Она невероятно счастлива! Или это только сон? Ей хотелось сказать мужу, как она любит его, покаяться перед ним во всех грехах, но голос ее не слушался, и она лишь взволнованно разглядывала его такой родной затылок. Но вот Питер поднял к ней лицо, и она увидела слезы в его глазах.
– Ах, Мона! Родная моя! Если бы ты только знала, как страстно я хочу тебя! Как мне не хватало тебя все эти месяцы! Ты простишь меня? Сможешь ли простить меня хоть когда-нибудь?
Их взгляды встретились. И каждый прочитал в дорогих глазах то, о чем оба мечтали все то время, которое провели в разлуке. Они любят друг друга, и огонь желания горел в их глазах. Так к чему слова и долгие объяснения? Они знали… И это знание обещало им и долгую счастливую жизнь, и новые радости, купленные столь дорогой ценой. Наконец-то каждый из них может с полной уверенностью сказать: «Да! Я знаю, что означают священные слова: «И будут двое плоть едина!»
Перед ними распахнулись небеса, сулившие бессмертие их душам и неземное блаженство их плоти. Страстный стон сорвался с губ Питера. Воистину, то был язык богов, понятный влюбленным всего мира, на каком бы языке они ни говорили. Он подхватил свою хрупкую жену на руки и…
