— Дак то ж оборванец, милая, — виновато сказал монах Еремей.
— У нас своих вшей хватает, — добавил Илидор.
— Что же вы как нехристи-то, дяденьки! — рассердилась Маша. — Какое вам спасение будет?
— «Какое спасение»! — обидевшись, передразнил Илидор. — Каких палок отец келарь надаёт!.. Без его согласия этого поганца я не приму! Бросьте его тут, сам оклемается.
Илидор повернулся и пошёл в открытые ворота.
Покачав головой, монах Еремей всё же поднял Иоанна под мышки и, кряхтя, потащил вслед за Илидором. А Маша подняла на руки поскуливающую собаку.
Иоанн очнулся, едва его поднял монах Еремей, но подавать виду, что всё понимает, Иоанн не желал. Ему ведь повезло: вон как ловко и незаметно он сумел проникнуть в дом митрополита!
Еремей опустил Иоанна на широкую лавку и, виновато бормоча молитву, куда-то ушёл. Маша положила собаку под лавку Иоанна, забросила Иоанна старым армяком и тоже выбежала.
Иоанн открыл глаза. Его принесли в горницу, где обычно останавливались странники. Сейчас горница была пуста. Только лавки, полати, скоблёные столы и большая печь. Иоанн быстро зажмурился.
Это вернулась Маша. В одной руке у неё была икона Богородицы, в другой — плошка с молоком. Маша сунула плошку под лавку к морде собаки и встала на колени перед Иоанном.
— Я пошевелю тебя немножко, дедушка, — ласково предупредила Маша, поглаживая Иоанна по лбу. — Я тебе вот тут подоткну…
Она с трудом подоткнула под плечи и под затылок Иоанна всякое тряпьё. Иоанн сквозь прищур разглядывал Машу. Он узнал её. Узнал и икону, которую подарил ей при встрече у Филиппа. Только теперь икона была облезлая и тёмная.
Маша тоже внимательно всмотрелась в Иоанна.
— Ой, дедушка… — поразилась она. — А я тебя знаю!.. Ты же царь!
Иоанн негромко застонал.
— Что же ты из дома своего царского убежал, бедненький? — шёпотом спросила Маша. — Ничего, матушка заступится за тебя — и вернёшься к себе. Матушка поможет. Ты же сам мне её образ подарил.
Маша сложила безвольные руки Иоанна у него на груди и всунула в них икону, установив её так, словно это было зеркало, в которое Иоанн смотрелся.
— Матушка государыня Богородица, помоги дедушке царю-государю, — шептала Маша, придерживая икону. — Помяли его, нету у него сил самому молиться… Я помолюсь, а ты считай, будто бы это он… И собачка пусть оживёт. Собачка добрая, никого не кусала.
Маша закрыла глаза, села ровнее и начала молиться вслух.
— На одре болезни моея… и немощи низлежащу ми… яко Боголюбива… помози, Богородице… едина Приснодева…
Иоанн сейчас рассматривал Машу в упор, улыбаясь.
— Исцели, Чистая… души моея неможение… — Маша вкладывала в молитву всю себя. — И здравие молитвами Твоими… подаждь ми…
Дверь горницы открылась, и Иоанн снова зажмурился. В горницу вошёл отец Илидор.
— Дура девка! — заворчал он на Машу. — Это для чистых странников горница, а не для отребья!
— Дядя Илидор, это же сам царь! — обиженно возразила Маша.
— Псарь тебе царь, — плюнул Илидор. — Ну-ка пошла отсюда!
Маша испуганно вскочила, схватила икону и бросилась из горницы вон. А вслед за Машей из-под лавки Иоанна стрелой вылетела собака и юркнула в приоткрытую дверь.
Илидор подошёл к лавке и стал рассматривать Иоанна.
— Тронуть-то страшно, ещё паршу подцепишь, — пробормотал он.
Илидор направился к печке и выволок из запечья кочергу. Он повернулся — и кочерга выпала у него из рук. На лавке вместо побитого нищего старика сидел и ухмылялся сам царь Иоанн.
— Господи, государь!.. — крестясь, ахнул Илидор.
— Так псарь или царь? — весело и лукаво спросил Иоанн.
Илидор обрушился на колени.
— Как же узнать тебя в этом рванье? — плачуще спросил он. — Прости, государь!..
— Посмотрю ещё, отче, прощать или нет, — предупредил Иоанн. — Если ты солгал Малюте про владыку и воевод — казню. А если не солгал… Где они?
— Провожу, государь! — истово пообещал Илидор.
В митрополичьем саду под яблонями стоял большой и длинный дощатый стол, а за столом на лавках сидели шестеро воевод и сам митрополит. На столе красовались корзина с яблоками и блюдо с мёдом. Воеводы и митрополит спокойно беседовали, брали яблоки из корзины, ножами резали их на дольки, обмакивали в мёд и ели. Всех укрывала пятнистая жёлто-зелёная тень солнечного полдня.
Иоанн появился словно бы ниоткуда. Он сутулился, мелко кивал и будто просил прощения, прижимая ладони к груди. Он ёрничал.
— Дозволите присоседиться, государи? — смиренно произнёс он.
Никто из воевод, застигнутых врасплох, не потерял лица, только ножи чуть дрогнули в руках. Воеводы и Филипп чинно положили ножи на стол, поднялись и поклонились царю.
Иоанн перелез через лавку и сел напротив Филиппа. Митрополит и воеводы стояли в молчаливом почтении. Иоанн быстро понял, что шутовство и самоуничижение — игра не для этого застолья.
Царским мановением руки Иоанн разрешил всем сесть.
Все сели, но по-прежнему молчали, не поднимая глаз. Иоанн взял из корзины яблоко и через стол потянулся к ножу Филиппа.
— Можно, отче? — с испытующей усмешкой спросил он.
Филипп подал государю свой нож ручкой вперёд.
Иоанн разрезал яблоко и обмакнул дольку в мёд.
Он — Исус. Но уже не прежний. Он — Исус второго пришествия. С тяжким опытом предательства, с горечью разочарования в человечестве, с терпкой мудростью Соломонова проповедника. В первый раз он приходил спасать. Сейчас он пришёл судить.
— Пятерых ещё не хватает, — задумчиво произнёс Иоанн. — И луны.
Филипп понял, что Иоанн говорит намёками.
— Ты о чём, государь? — Филипп тяжело свёл брови.
— О чём?.. — грустно улыбнулся Иоанн. — «Опустивший со мною руку в блюдо — этот предаст меня», — повторил Иоанн слова Христа с Тайной вечери. — Макайте яблочки, бояре. С медком-то слаще.
— Прости, государь, — согласно вздохнул Филипп. — Знаю, на заговор похоже…
При слове «заговор» воеводы поневоле убрали руки под стол — чтобы царя не смущала близость их рук к ножам. Но Иоанн сам бессильно махнул на воевод ножиком.
— Крамола, бояре, не в заговоре, — устало пояснил он. — Почему вот от меня спрятались?
— Государь, моя вина, — опять вместо воевод заговорил Филипп. — Бояре к тебе честно ехали. Это я их сюда сам затащил.
Иоанн обвёл воевод кончиком ножа.
— Но они-то ведь пошли к тебе… Потому что мне не верят.
Воеводы подняли лица. Они не верили царю — но сейчас ещё можно было показать обиду на укор и тем успокоить подозрительность Иоанна. На эту малую уловку воеводы ещё были согласны.
