— Мишель пишет эти строки по ночам, в маленькой каморке под крышей, которую он зовет «мастерской». Иногда он мне их читает, но я не понимаю ни слова.
Мишель сделал нетерпеливое движение.
— Оставь, Анна, это тебя не касается.
Но она его не слушала. Не обращая внимания на бумаги, она поставила поднос на стол и разлила вино по бокалам.
— Когда моему мужу приходят в голову эти стихи, он делается как безумный, — с невинным видом продолжала она, — Он сует ноги в ванну с водой и держит в руке какую-то ветку. Уж не знаю, сколько раз я находила его как эпилептика, со слюной, бегущей изо рта.
— Анна, прошу тебя!
— Но я правду говорю! Так вот, значит, опускает ноги в воду и катает по столу кольцо с голубым камнем. Тут и начинается бред. А потом часами записывает то, что пришло ему в голову. Он даже все это описал: «Estant assis de nuit secret estude…»
[22]
Дальше не помню, но так оно и бывает, как я говорю.
Мишеля так и подмывало дать жене затрещину, чтобы заставить замолчать. Но она уже стояла на пороге и выскользнула прочь. Он смущенно взглянул на своих гостей.
— Надеюсь, вы не поверили бредням этой… моей супруги.
Типограф, казалось, был не особенно удивлен.
— В наше время публикуют все, что угодно, лишь бы инквизиция разрешила, — заметил он. — Один мой коллега в Лионе готовит к печати труд Корнелия Агриппы «De occulta philosophia»
[23]
, а потом выйдут Марсилий Фицин, Пселл и другие авторы, возвеличившие понятие естественной магии. Если вы скомпонуете книгу из ваших стихов, думаю, вы разбогатеете, и я вместе с вами.
Барон дела Гард энергично закивал головой.
— Я всегда советовал Мишелю развивать свою склонность к оккультным наукам, естественно, в тех границах, которые дозволяет католическая вера. Это я убедил его писать альманахи. Но он может сделать еще больше.
Мишель, которого отвлекла неожиданная мысль, слабо улыбнулся.
— Я подумаю.
— Хорошо, подумайте, — заключил Боном. Он взял бокал, залпом осушил его и поднялся. — Я должен вас покинуть. Если решите последовать моим советам и советам вашего друга, вы знаете, где меня найти. Я не занимаюсь календарями, но книги, которые я печатаю, читает вся Франция. При дворе они тоже хорошо известны.
Де ла Гард тоже осушил свой бокал и поднялся. Мишель, охваченный неожиданной тревогой, проводил гостей до двери и сразу же вернулся в гостиную. Дрожащими пальцами он взял оставшийся полный бокал и поднес его к губам. Потом снова его наполнил и влил в себя, запрокинув голову. Закашлявшись, он слегка пошатнулся и сжал переносицу большим и указательным пальцами. Вздохнув, он налил себе третий бокал и выпил его уже медленно, мелкими глотками. Немного успокоившись, он вышел из гостиной и отправился на кухню.
Жюмель наблюдала, как на каменной печке кипело в медном котле ароматное варенье. С тех пор как они поженились, она часто варила варенье, зная, что Мишель его очень любит. Ей помогала худенькая и бледная пятнадцатилетняя служанка. Личико ее, с огромными зелеными глазами, было намазано вонючим кремом от веснушек, который ей прописал хозяин дома.
Мишель резким жестом отослал ее:
— Выйди!
Подождав, пока девушка вышла, он подошел к жене.
Жюмель была в веселом расположении духа.
— Здорово получается, — заявила она. — Никогда не думала, что из амарены
[24]
, как ее называют итальянцы, выйдет такое отличное варенье. Так что твое путешествие в Италию было не без пользы. У нас этот сорт вишен в дело не идет.
Мишель постарался пересилить поднимающийся в нем гнев.
— Ты отдаешь себе отчет в своем недавнем поведении? — угрожающе спросил он осипшим голосом, — Отдаешь?
— Я отдаю себе отчет в том, что ты выпил лишнего. От тебя несет на всю кухню. Шел бы ты лучше спать.
Гнев нарастал, но Мишелю все еще удавалось себя контролировать.
— Ты далеко не дура. Так ты в самом деле не понимаешь, что говорила?
От такого натиска радостная улыбка Жюмель слегка померкла.
— Я не должна говорить о твоих сумасшедших привычках? А я назло сказала: я тебя в постели вижу, только когда просыпаюсь. И ты прекрасно знаешь, что беременность моя не так велика, чтобы нельзя было… сам знаешь что.
Мишель пробормотал в замешательстве:
— Я не чувствую в этом необходимости.
— А я чувствую — и не стыжусь! И мне хочется, чтобы мой муж время от времени устраивал мне праздник. А поскольку у тебя там, под крышей, не бывают другие женщины, я волей-неволей ревную к сладчайшей из любовниц у вас, у мужиков, — к правой ручке!
Намек был настолько скандален, что Мишель задохнулся. А потом, когда он вспомнил главную причину своего беспокойства, его захлестнула ледяная волна ненависти.
— Ты только что выставила на посмешище написанные мной стихи. «Estant assis…» Помнишь?
— Помню, но я и не думала над тобой насмехаться.
— Дело не в этом. Дело в том, что я никогда не читал тебе этого катрена. Откуда ты его знаешь?
— Но это так просто. Я увидела его у тебя на столе и…
Жюмель вдруг осеклась, слишком поздно поняв, в какую западню себя загнала.
Мишель недобро рассмеялся.
— Вот я тебя и поймал. Ты всегда говорила, что не умеешь читать. Как же ты могла узнать, что написано на листках, лежащих у меня на столе?
На сей раз Жюмель действительно смутилась и слова выговаривала с явным трудом:
— Ну… я понимаю слово здесь, слово там… И потом, ты сам мне говорил… Мог и позабыть…
И тут гнев Мишеля наконец выплеснулся наружу со всей силой.
— Врунья! Потаскушка! С первого дня ты мне врала! Но теперь я тебе покажу…
И он бросился к ней, занеся руку.
Реакция Жюмель оказалась прямо противоположной той, что можно было ожидать. Вместо того чтобы отшатнуться, она двинулась вперед, уперев кулаки в бока, и выгнула спину, выставив тяжелые груди как оружие.
— Мишель, не забывай, что ты живешь на мои средства и своих у тебя ни гроша, — ледяным тоном заявила она. Следи за тем, что ты говоришь и как себя ведешь. Ты — врач без клиентуры, астролог, которому не на что жить. Как муж ты живешь на то, что даю тебе я, а как мужчина ты вообще сплошное недоразумение. А ты уверен, что действительно хочешь отказаться от надежной крыши над головой?