Это было уже слишком. Катерина вскочила на ноги, глаза ее вспыхнули прежней гордостью.
— Послушай, ты, маленькая идиотка! Ты прекрасно знаешь, что мы с Пьетро Джелидо вместе находимся на службе у герцога Флорентийского. И в том, что Козимо Медичи удалось избежать последствий французских завоеваний в Италии, есть и наша заслуга.
— Не надо мне этого объяснять. Посредником между Козимо и Италией был Габриэле Симеони, последний, с кем вы уложили меня в постель. По счастью, на этот раз с постелью вы попали в точку.
— Как бы не так! — Разгневанная Катерина говорила без обиняков. — Твой Симеони — дутый персонаж, бедняга, который хочет снискать себе поддержку сильных мира сего с помощью гороскопов. Но никому он не нужен. И если ты вздумаешь соединить с ним свою жизнь, так и останешься в нищете.
Джулия не растерялась.
— А я уже соединила. Габриэле не очень удачлив, зато он добрый и благородный. А вы можете сказать то же о Пьетро Джелидо? Вы отдаете себе отчет, что любить такого человека — безумие, самоубийство?
— Но я его вовсе не люблю.
Катерина говорила искренне. Пьетро Джелидо источал непонятное мрачное обаяние, но уже несколько месяцев, как любовь к нему угасла. В конце концов, монах сам немало этому содействовал: любое проявление чувства у него сопровождалось язвительными грубостями, словно он сам хотел ее как можно дальше оттолкнуть, чтобы помешать сближению.
Джулия, очевидно поняв, что мать говорит искренне, сильно смутилась.
— Но год назад, когда я уехала, вы написали мне, что влюблены!
— Я писала не о Пьетро. Я писала о другом человеке, с которым ты не успела познакомиться: о Мишеле Серве.
— Мишель Серве? Еретик? — воскликнул Габриэле Симеони, появившийся на пороге.
Он был молод и высок, в мягких, почти женственных чертах лица читались доброта и деликатность. Его глаза, такие же голубые, как у герцогини и ее дочери, светились теплотой. Светлые волосы локонами вились по плечам, соединяясь с коротко остриженной бородкой. Одет он был просто, без всякой претензии на элегантность, даже, можно сказать, небрежно. Пятна пота на зеленой рубашке указывали на то, что ему пришлось бежать, скорее всего, из зоны беспорядков.
Катерина смотрела на него, не скрывая вражды. Она терпеть не могла таких нарочито мягких и нежных мужчин.
— Мишель Серве — еретик только в глазах инквизиции. Надеюсь, господин Симеон и, вы не симпатизируете Матье Ори и его тюремщикам? Даже если это так, знайте, что Серве в безопасности в Женеве.
— В Женеве! Так это был он! — Симеони смешался. — Простите, герцогиня, Мишель Серве, о котором вы говорите, случайно, не звался Мигель де Виллануэва?
— Да, это его настоящее имя.
— Тогда у меня для вас дурные вести, — Симеони все больше смущался. Чтобы как-то потянуть время, он снял старый выцветший плащ и положил его на стул. Потом уселся сверху, — Серве был вашим другом?
— Да, — ответила Катерина, и голос ее дрогнул, — Говорите, прошу вас.
Симеони сглотнул.
— Серве считали еретиком не только католики…
— Он не был гугенотом, я знаю, но гугеноты помогли ему бежать в Женеву.
Симеони опустил глаза.
— Вы регулярно получали от него письма?
— Последнее пришло в прошлом году.
— Боюсь, мадам, что больше не получите.
Сердце Катерины забилось так сильно, что заболела грудь. Она еле выговорила:
— Что с ним?
Симеони глядел в пол.
— Хотел бы я, чтобы вы получили это известие не от меня, — прошептал он, — Серве сожгли живым несколько месяцев назад. Приказ о казни отдал лично Кальвин.
Пронзительный крик вырвался у Катерины. Она взглянула на Симеони с какой-то слабоумной улыбкой:
— Вы лжете. Не понимаю, зачем…
— Я не лгу, герцогиня. — Симеони поднял на нее грустные голубые глаза. — Удивляюсь, что вы ничего об этом не знали. О процессе Серве говорила вся Европа. Кальвин потребовал, чтобы он отрекся от тезиса о человеческой природе Христа. Он отказался, и его отггравили на костер.
Пропасть отчаяния поглотила разум Катерины. Она не знала, что сказать, что подумать. Из горла сами собой вырвались рыдания, но они не дали выхода отчаянию: просто разум так отреагировал на покрывшую его тьму. Откуда-то издалека до нее донесся голос Джулии:
— Вы вправду любили его, мама?
Катерина даже не разобрала смысла слов.
Соображать она была не способна.
Потом она почувствовала, как руки Джулии гладят ее по волосам, а сердце дочери бьется совсем рядом. Она ухватилась за это тепло, которое тоже шло из бесконечного далека. Заботливые пальцы старались вытереть ей слезы.
А Симеони продолжал говорить:
— Все порядочные люди, к какой бы вере они ни принадлежали, были возмущены тем, что случилось с Серве. Женева в одночасье потеряла свою репутацию вольного и толерантного города. Может, Кальвин и сам такого не ожидал. Он человек суровый, но честный и осмотрительный. Кажется, что рекомендательное письмо, которое Серве вез с собой, и решило его участь, не оставив другого выбора. Это было настоящее обвинительное заключение.
Из всего сказанного Катерина не поняла ни слова. Она продолжала рыдать на груди у дочери. Джулия обернулась к другу.
— Габриэле, похоже, Серве оказался жертвой какого-то обмана. Так?
Симеони кивнул.
— Я слышал только сплетни. Говорили, что тот, кто спас Серве во Франции, погубил его в Швейцарии.
Катерина вдруг очнулась от оцепенения и властным жестом отодвинула от себя Джулию.
— Рекомендательное письмо Серве к Кальвину написал Пьетро Джелидо. Это он расставил ловушку. — Слезы еще бежали у нее по щекам, но голос обрел решимость, — Это он, чудовище. Он понял, что я люблю Мишеля, и послал ого на смерть.
— Я бы так не говорил, — заметил Симеони, — Не знаю, насколько повлияло его вмешательство. Я передал вам только сплетни и не уверен, что на самом деле все обстояло именно так.
— Зато я уверена. — По мере того как в ней нарастала ненависть, Катерина приходила в себя, снова обретая самообладание и ясность ума. Слезы высохли на щеках, а голубые глаза, в последние годы чуть затуманенные, опять засияли ледяным блеском. — Но я отомщу. Он заставил Мишеля бежать, потому что не был уверен, что инквизиция приговорит его к костру. И меня сделал соучастницей преступления.
Джулия все еще находилась в замешательстве.
— Если все это верно, то он и в самом деле зверь в человеческом облике. Но вы прекрасно знаете, мама, что я его всегда таким и считала. Хотя, я думаю, замыслить подобное преступление — слишком сложная задача.
— Мне тоже так кажется, — вмешался Симеони. — Все это слишком напоминает историю с Претом и Беллерофонтом, с Кальвином в роли Иобата.
