Мишель потер глаза пальцами. Он почувствовал себя опустошенным и тяжело вздохнул.
— Несомненно, светловолосый был иллюминатом. Он искал «Arbor Mirabilis» и ястребиную траву. Теперь у него есть и то и другое.
— Значит, Ульрих из Майнца снова поблизости! — вскрикнула испуганная Жюмель.
— Нe думаю, что это он. На что ему было похищать у меня настой ястребиной травы с беленой? Он и так знает формулу. Нет, тут что-то другое. Другие враги, может, не такие опасные, но такие же явные. Чтобы добраться до того, что искали, они устроили настоящее восстание.
— Отчего они не оставят нас в покое, Мишель?
Он снова вздохнул.
— Трудный вопрос. Но знай твердо: тот, кто пожелает нам зла, обречен на провал. Пока жива наша любовь, мы сильнее их: ведь они умеют только ненавидеть.
На этот раз Жюмель расплакалась, но уже не от страха. Мишель бережно положил Сезара на кровать и нежно ее поцеловал.
Малыш вдруг радостно засучил ножками, а Магдалена начала тереться головкой о бок матери, как котенок, когда просит, чтобы его приласкали.
ОПАЛА
Симеони выглядел настолько вне себя, что Джулия испугалась. Однако гнев его был направлен на Катерину, а прежде всего — на Пьетро Джелидо, единственного, кто оставался абсолютно равнодушен.
— Меня втянули в преступление! — уже в который раз кричал он. Карета подпрыгнула на ухабе, и его бросило на спинку сиденья, но он тут же выпрямился как пружина. — В целую серию преступлений, от кражи до мятежа!
Катерина начала беспокоиться. С того момента, как они выехали из Салопа в Лион, он все не мог уняться и продолжал всех клеймить. Герцогиня посмотрела на Пьетро Джелидо, который молчал, словно его не касались эти выпады, и сказала:
— Габриэле, повторяю вам уже в который раз: в Салоне вас никто не знает, и не было ни одного убитого.
Симеони с такой силой ударил рукой по дверце кареты, что кучер придержал лошадей.
— Ничего, поехали! — крикнул он кучеру и, повернувшись к Катерине, возразил: — Приставить кинжал к горлу новорожденного! Вы хоть понимаете весь ужас, всю чудовищность того, что сделали?
— Я не собиралась его трогать, я хотела только напугать мать.
— Она хотела только напугать мать! — Ожесточение Симеони достигло апогея, у него даже голос сел, — Вы и в самом деле не ведаете, что такое мораль. Вы настолько испорчены, что способны на любое преступление. Вы не человек больше, вы — гнусность во плоти!
Катерина разозлилась. Она призывала себя сохранять спокойствие, но ответ вырвался сам собой:
— Милый мой, вы говорите с женщиной, которая еще девочкой была отдана чудовищу и годами подвергалась насилию, которую предавали бессчетное количество раз, у которой отняли все, надругавшись над лучшими чувствами.
Тут ей достало ума сдержаться. Произносить имя Серве было нельзя: Пьетро Джелидо не должен был догадаться, что ей все известно. Но тем не менее она не желала выслушивать обвинения Симеони. Она предпочла увести разговор от своей персоны.
— Вы не хуже меня знаете, Габриэле, что герцог Козимо, которому вы… которому мы служим, велел распять женщин Ториты у ворот их деревни, чтобы заставить жителей Сиены покориться. Он сжигал целые семьи вместе с сеновалами, на которых те укрывались. И вы меня обвиняете в жестокости! Поглядите лучше, что за человек тот, кому вы продаете ваши гороскопы!
Если бы ей возразил Симеони, она еще больше бы распалилась. Но отозвалась Джулия, и в голосе ее не было и тени ненависти:
— Мама, ни ваши страдания, ни чужие преступления не могут оправдать чудовищных поступков, которые вы совершали все эти годы. Новорожденный, которому вы угрожали кинжалом, не состоит на службе у герцога Козимо и никому не сделал зла. То же самое — те несчастные зачумленные в Эксе, что стали жертвами ваших ядов.
Уверенность Катерины дала трещину.
— Это не я…
— Вот именно! — прервала ее Джулия. — Вы думали избавиться от унижений, которые выпали на нашу с вами долю, а на самом деле попали в рабскую зависимость к личностям мрачным и кровавым. Сначала это был скользкий мерзавец Молинас, а теперь вот это зло в человеческом облике.
И она указала на Пьетро Джелидо.
Монах, саркастически усмехнувшись, впервые нарушил молчание:
— Боюсь, что наши пути на этом разойдутся.
— И буду очень рада! — порывисто воскликнула Джулия. — Приехав в Лион, мы с Габриэле сразу обретем свободу, — Она наклонилась и взяла мать за руки, — Поедемте с нами, мама. Я знаю, что по сути своей вы человек не скверный. Вы никогда не любили меня, и я всегда чувствовала эту нелюбовь во всех ее оттенках. Но на самом деле вы очень ранимы, и у вас еще осталось достаточно сердца, чтобы страдать. Вы сумели остаться женщиной, даже слишком женщиной.
Катерину тронули эти слова. Но у нее были свои планы: отомстить во что бы то ни стало и взлелеять надежду. Закрытая в круглой склянке, надежда булькала в бауле, слегка вспениваясь на ухабах.
— Нет, Джулия, — Она решительно отняла руки, — Отправляйся с Габриэле, у вас еще есть время стать счастливыми. Такими, какой мне побыть не удалось.
Никто из путников до этой минуты не обращал внимания на окружающий пейзаж. Они выехали из Салона ранним вечером, а теперь уже к вечеру клонился третий день пути. Обе ночи они провели в придорожных гостиницах, почти не разговаривая и часто отпуская друг другу колкости. Теперь они оказались среди изящных построек какого-то ухоженного города.
— Должно быть, мы в Вене, — заметил Симеони, — Лион уже близко, да и наше расставание тоже, — Он упер указательный палец в Катерину, — Герцогиня, будьте начеку, кража из дома Нотрдама может быть связана с необычайным риском. Это относится и к книге, и к склянке. Некоторые персоны, наделенные неслыханным могуществом, не снесут, если важные тайны попадут в руки профанов…
— Кого вы имеете в виду? — с любопытством спросил Пьетро Джелидо.
— Вам я этого не скажу. Я не желаю с вами разговаривать, — вновь разозлившись, ответил Симеони и пристально посмотрел на Катерину, — Я обращаюсь к вам, герцогиня. У меня на плече есть крестообразный шрам, который никогда не заживает. Им я обязан моему учителю Жану Фернелю. Так вот, обращаться к рукописи или пользоваться напитком могут только те, у кого на плече такой же шрам. Если вы приметесь читать рукопись, вы не поймете даже, на каком языке она написана. Если, не зная пропорций, вы попробуете напиток, вам грозит безумие или смерть. Советую вам избавиться от обоих трофеев, пока мы не достигли Лиона.
— Я не для того с таким трудом ими завладела, чтобы остаться ни с чем, — непреклонно ответила Катерина. И сразу же голос ее зазвучал почти умоляюще: — Насколько я понимаю, вы владеете ключом к тайнам, которые почитаете такими опасными…
— Только отчасти. Я, как и Нотрдам и другие иллю… — Он осекся и быстро поправился: — Как и все, у кого имеется шрам на плече, знаем только то, что нам хотел открыть один немецкий философ. Я бы, к примеру, не мог прочесть все страницы «Arbor Mirabilis», хотя и понимаю значение некоторых фигур. Я не знаю нужных доз напитка, но мне известно, что готовят его из одной почти безвредной травы — ястребиной и из другой, очень ядовитой — белены. Вторая крайне опасна.
