Студенты за столом помрачнели. Почуяв перемену обстановки, проститутки потихоньку стали отходить прочь. Только Коринна осталась на месте, хотя никто уже не обращал внимания на ее сокрушительную красоту.
— Если в Тулузе такая жизнь, то, наверное, мало кому охота заниматься любовью, — грустно заметила она.
Мишель кивнул.
— Так и есть. Занимаются, конечно, потихоньку, но горе тому, кого застанут. Достаточно пустяка, чтобы тебя обвинили в безбожии или в ереси. В большинстве случаев дело обходится, но сначала пройдешь через такие муки, что жить не захочется. А самое страшное в том, что все это распространяется на твоих друзей и знакомых.
Рабле был потрясен. Он понизал голос:
— Мишель, ты ведь из еврейской семьи…
— Я добрый христианин!
— Разумеется. Но твой дед был иудеем. Ты говорил, что он обратился году в тысяча четыреста пятидесятом…
— Я это говорил? — Мишель, казалось, удивился и немного испугался.
— Ну да, ты что, не помнишь? На прошлой неделе, после процессии. Ты еще был так пьян, что все время засыпал. Мы заговорили о евреях, и ты начал рассказывать историю своей семьи. Робине, ты ведь там был, кажется…
Сухопарый студент с вытянутым лицом утвердительно кивнул:
— Там много кто был, в том числе и немало скверных рож.
— Здесь к обращенным евреям отношение нормальное, не то что в Испании, но Испания близко…
— Уже целый век, как Нотрдамы перешли в христианство! — Мишель был так возмущен, что стал сбиваться с мысли. — И я, и мой отец — ревностные христиане! А мой брат Жан — в первых рядах борцов с гугенотами!
— Да ладно тебе! — Рабле примирительным жестом успокоил друга. — Я просто хотел напомнить, чтобы ты поосторожнее распространялся о своей родне. Говорят, испанская инквизиция повсюду имеет осведомителей, так называемых фамильи, своих людей…
— Но мы во Франции.
— А тебе не приходилось слышать о Хуане де Педро Санчесе? Лет сорок тому назад он был причастен к убийству инквизитора Сарагосы, Арбуэса, и ему пришлось бежать в Прованс. Там его узнал работавший на испанскую инквизицию студент и донес в инквизицию Тулузы. Он чудом спасся от ареста, но его казнили заочно
[4]
и конфисковали все имущество.
— Был и еще один, кому повезло меньше, — прибавил Робине. — Его звали Гаспар де Санта Крус, и его тоже подозревали в причастности к этому убийству. Он бежал в Прованс и умер там через три года. Испанская инквизиция арестовала его сына и заставила работать на себя. Юноша испросил и получил у инквизиторов Тулузы разрешение на эксгумацию останков отца. Он привез останки в Сарагосу, и там их сожгли у него на глазах. Его вынудили присутствовать при публичном надругательстве над прахом отца.
— Ты понял, Мишель? — сказал Рабле. — У испанской инквизиции глаза повсюду, и Тулуза — ее традиционный союзник. Там объединились фанатики и невежды.
— Это верно, но мне-то бояться нечего, — взвился Мишель, словно друзья хотели приписать ему что-то нехорошее.
Рабле вздохнул.
— Дай закончить и не очень-то задавайся. Опасность кроется не только в твоем происхождении. Всем известно, что ты делал в Бордо три года назад.
Мишель удивился:
— В Бордо? Но единственное, что я сделал, это победил чуму!
— Да, но в компании с кем? А я тебе скажу. В компании с Ульрихом из Майнца. Разве ты не был его оруженосцем?
Мишель вдруг побледнел.
— Ну и что с того?
— Святая невинность! — Рабле возвел глаза к потолку, изображая отчаяние. Потом кивнул Рондле: — Объясни ему, Гийом!
Тот внимательно поглядел на Мишеля, наморщив лоб.
— Ульрих из Майнца известен как предсказатель и некромант. Инквизиция давно уже следит за его магическими фокусами. И не говори, что ты этого не знал.
Мишель пожал плечами.
— В Бордо он работал как врач. Я много чему у него научился.
— Только в области медицины?
Похоже было, что Мишель впервые по-настоящему смутился. Чтобы взять себя в руки и ответить, ему понадобилось несколько мгновений.
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Куда уж понятней, — вмешался Рабле. — Ты сам создаешь себе репутацию колдуна. На лекции ты упомянул эту книгу Птолемея… как ее там?
— «Тетрабиблос». Но это просто книга по астрологии.
— Ну да, астрология. Берегись, в аудитории были доминиканцы. Для них естественная магия, магия церемониальная и астрология — одно и то же. Все три относятся к наукам демоническим. Не забывай, что епископ Рие, Жан де Пен, сидит в тюрьме в Тулузе только за то, что получил письмо на греческом языке. А Жан Кагорский находится под следствием по мотивам еще более смехотворным. Наши инквизиторы начинают все больше походить на испанских.
Мишелю эти разговоры были явно неприятны. Он заерзал на стуле и кивнул:
— Да, ты прав, я буду осторожней.
Однако было видно, что он сказал это, чтобы отделаться.
Настроение у всех испортилось. К счастью, появился хозяин со стаканами, и все принялись разливать вино. Через мгновение снова воцарилось веселье, и толстый румяный студент поднял оловянную чашу:
— Выпьем за Монпелье, за царство свободы, где все мужья рогаты, а женам снятся студенты!
Коринна хитро усмехнулась:
— Господин Рондле, здесь мужьям наставляют рога не только по воле жен. Я слышала, что на днях вы изволили вышибить дверь в одном доме и похитить новобрачную прямо с брачного ложа.
— Кто? Мы?! — закричал Рабле, подняв брови. Казалось, вино застряло у него в горле. — Мы невинны, как овечки. Когда случилось это ужасное событие, мы уже давно спали.
Антуан Сапорта согласно кивнул.
— В конце концов, этот муженек заслужил тех палок, что получил. Спать в другой комнате, отдельно от такой красавицы!
Коринна покачала головой:
— Насколько мне известно, если бы не вмешалась стража, женщина провела бы скверные четверть часа.
— Ты хотела сказать, прекрасные четверть часа, — ответил Рабле. — В чем состоит долг студента-медика? Помогать страждущим. А женщина явно страдала, ибо натура ее не была регулярно орошаема, как предписывает Гиппократ. Повесы, ворвавшиеся в дом, хотели ее оросить. Что же в этом дурного?
Развеселившаяся Коринна что-то пробормотала, но Молинас ничего не смог расслышать из-за взрыва оглушительного хохота. Путник в черном плаще внимательно прислушивался к тому, что говорилось об испанской инквизиции и фамильи. А когда упомянули репрессии в Тулузе, в его мозгу промелькнуло видение, которое трудно было забыть. Когда в сентябре 1485 года убили епископа Арбуэса, ему едва исполнилось четыре года. Однако он прекрасно помнил, как разъяренное население Сарагосы металось по улицам в поисках евреев — все равно, обращенных или нет. Отец, вернувшийся с этой «охоты», с гордостью демонстрировал мальчику ее результаты: две длинные колонны обращенных и евреев всех возрастов, которые под издевательства и плевки толпы брели к церкви Л а Сео. Детская память оставила отрывочные образы: ужас на лицах пленников, когда они оказались перед вереницей столбов; вздох облегчения, когда они поняли, что костров не будет; и снова бесконечный ужас, когда увидели, какая участь их ожидает: их прибили к столбам за правую руку. Через минуту крики боли заглушили веселый галдеж собравшейся толпы, и так продолжалось, пока не появился на коне архиепископ Сарагосы и не прекратил пытку. Вершить правосудие предоставляли инквизиции, и правосудие это было утонченнее и страшнее площадного…
