— В чем же я ошибаюсь? — немного растерянно спросил Оже.
Во взгляде Лаинеса появилась сердечность.
— О, ни в чем серьезном, успокойтесь. Если я приехал из Рима, это вовсе не означает, что я нахожу неправильными действия ордена во Франции. Вы прекрасно делаете, возбуждая население против гугенотов. Только ваши методы вызывают мятежи скорее против богатых, чем против еретиков. А это очень опасно. Наличие общего врага должно цементировать интересы общества, а не разделять. В противном случае мы рискуем толкнуть буржуазию в руки так называемых реформатов.
Падре Лаинес неожиданно замолчал, словно только что заметил присутствие в комнате Михаэлиса. Он сурово на него взглянул.
— Я вот уже несколько часов, как велел вас найти. Где вы пропадаете?
Михаэлис улыбнулся.
— Падре, вы учили меня, что иезуит, не живущий среди народа, — плохой иезуит.
Глаза генерала ордена смягчились.
— Вы слышали конец нашей беседы. Что вы обо всем этом думаете?
— Думаю, что как королевство Генриха Второго должно объединиться против внешнего врага, так и царство церкви должно объединиться против врага внутреннего. Ненависть может стать проводником любви. Всеобщая ненависть, направленная против тех, кто угрожает власти понтифика, поможет преодолеть разногласия и откроет дорогу гармонии.
— Именно так. Ненависть послужит любви, как грех служит добродетели. Игнаций думал точно так же.
— Отец Оже прав, когда утверждает, что нетерпимость народа обернулась в нашу пользу. Мы защищаем не политическую власть, а власть высшую. Политические кризисы преходящи, а потому нас не интересуют. Нам важно сформировать будущие поколения, а пока необходимо влиться в общество и прожить с ним вместе все кризисы. Ни у бедных, ни у богатых не может быть априорной свободы выбора. Все зависит от того, чья свобода и в какой момент может служить нашим целям, которые неизмеримо выше истории человечества.
Падре Михаэлис хоть и вежливо, но возражал против мнения генерала ордена, которое обсуждению не подлежало. Это было неслыханно. Падре Оже побледнел. Падре Лаинес, напротив, нисколько не обеспокоился. Он немного подумал и сказал:
— Это верно. Я неудачно выразился. Я полностью разделяю ваше мнение.
Михаэлис как не побоялся бросить вызов Лаинесу, точно так же не воспользовался своей победой. Ему подобные вещи были чужды. Он ограничился тем, что спросил:
— Зачем вы искали меня, падре?
— По двум причинам, — ответил генерал, коротко вздохнув. — получил эту рукопись, «Arbor Mirabilis», и тотчас же отослал ее в Германию, нашему другу графу д'Альтемпсу. Я знаю, что он сведущ в разных шифрах и редких языках.
— Вы прекрасно поступили, отец мой. Кроме всего прочего, я что-то слышал о том, что эта греховная книга написана немцем. Если желаете, я расскажу вам…
Лаинес замахал руками, и на его безымянном пальце сверкнул в свете свечи массивный перстень.
— Нет-нет, у меня и без этого дел полно. Впрочем, пришлите мне письменный отчет.
Он снова вздохнул.
— Мне известно, что Игнаций благословил вас возглавить инквизицию во Франции. Это так?
— Да, падре, — ответил Михаэлис в тревоге.
Он очень опасался «вето».
— Это было бы весьма желательно. Но вы ведь знаете, что мы, иезуиты, предпочитаем держаться за кулисами. В настоящий момент инквизицией Франции руководит близкий нам человек — кардинал де Лорена, из дома герцогов де Гизов. Лучше будет не смещать его, а всячески усиливать наше влияние на него. Вы со мной согласны?
Михаэлис склонил голову. Он лелеял надежду стать великим инквизитором Франции. Теперь генерал погасил эту надежду. Ему оставалось только повиноваться, perinde ас cadaver, аки мертвецу. Это было и к лучшему: теперь он понимал, что желание его греховно и эгоистично.
— Вы совершенно правы. Я поступлю согласно вашим пожеланиям.
— Тогда ступайте, и да пребудет с вами мое благословение.
Это означало конец аудиенции, но Михаэлис медлил поклониться и уйти. Он остался на месте и прошептал:
— Мне хотелось бы спросить ваше мнение, падре Лаинес.
— Говорите.
— Насколько трудно будет освободить с нашей помощью одну из арестованных на улице Сен-Жак? Она не только ни в чем не повинна, но и во многом может быть нам полезной…
Генерал фыркнул.
— Вопрос, заданный в такой форме, не может иметь ответа. Я не знаю деталей и знать не хочу. Не хватало мне еще заниматься всеми мелкими происшествиями по всей Европе. Решайте сами, полезно нам или нет ее освобождение: кураторы провинций — провинциалы нашего ордена пользуются полной автономией. Мне нужна только ваша письменная реляция.
У Михаэлиса перехватило дыхание.
— Кураторы провинций? Но я не куратор провинций!
— С этого момента вы им назначены. Под вашим началом Париж и Южная Франция. А теперь, прошу вас, не путайтесь под ногами.
СЕМЕЙНАЯ ДРАМА
Старый капитан Сюфрен, по назначению бальи исполнявший обязанности сутенера в борделе у Когосских ворот, волнуясь, закончил читать вслух.
— Прекрасно написано, — сказал он, ставя на место канделябр, который держал над книгой. — Одна из фрейлин маркизы Мантуанской стыдится плотской любви и принимает монашество. В этой истории содержится глубокая мораль.
У пятерых девушек, живших и работавших в борделе, глаза были полны слез. Одна из них, брюнетка с детскими чертами лица, вытерла слезы платочком и шмыгнула носом:
— Да, мораль есть, но не та, о которой вы говорите. Девушка через плотскую любовь познает любовь духовную. Когда ей становится мало земной любви, она открывает для себя всю полноту любви Господней.
Сюфрен поднял указательный палец.
— Бланш, не пытайтесь найти на этих страницах оправдание вашей жизни.
Девушка вскинулась:
— Я не согласна! Смысл именно такой, как сказала я!.. А вы, доктор Нотрдам, что об этом думаете?
Мишель, сидевший на диване рядом с самым известным хирургом Салона Жерве Бераром, отечески кивнул:
— Я больше согласен с тобой, чем с нашим приятелем Сюфреном. Маргарита Наваррская вовсе не собиралась обесценить физическую любовь. И фрейлина, и ее возлюбленный занялись бы ею без тени стыда, если бы маркиза не чинила препятствий. И фрейлина открыла для себя, что тело — всего лишь весьма посредственное вместилище души, которая вечно норовит из него ускользнуть, чтобы достичь высших сфер бытия… Что вы об этом думаете, Жерве? Я вижу, вы в замешательстве.
Хирург, человек средних лет, с уже седеющими волосами и круглым, полным лицом, встрепенулся:
— Я думал о другом. Как называется книга?
