Время было обеденное, и в трактире человек тридцать солдат из французского гарнизона, болтая, поглощали свою нехитрую трапезу. Женщин не было видно, и это делало атмосферу таверны непривычной. Хозяин, седобородый старичок, указал вновь прибывшим на свободный стол.
— Располагайтесь, синьоры. Могу предложить вам телятину со специями, хлеб и белое вино.
Мишель опустился на скамью, чувствуя огромное облегчение: наконец-то ноги могли отдохнуть.
Видя, что спутники молчат, он кивнул за всех:
— Прекрасно. Но сначала мне бы хотелось у вас кое-что выяснить. Вы хорошо знаете местность?
— Я здесь родился, мессер.
— Известны ли вам поблизости какие-нибудь римские гробницы?
Старичок вздохнул.
— Гробницы… Могил здесь много, даже слишком. Но вот римских не припомню. Тут похоронено много солдат, и штатских немало. Но, насколько мне известно, ни одного римлянина.
Мишель подождал, пока трактирщик отошел, и обратился к спутникам:
— И все-таки я уверен, что место, которое мы ищем, именно здесь, по крайней мере в этом районе.
Ришелье отрицательно покачал головой.
— Я знаю это место как свои пять пальцев. Нет ни одной гробницы римлянина, тем более триумвира. Это вам говорит тот, кто велел вырыть больше могил, чем любой из офицеров королевского войска. В Меце некоторых еретиков я закопал живыми: берег лезвие шпаги.
Мишель снова испугался, что Триполи взорвется, но тот сохранял безразличие, достойное восхищения. Только глаза угрожающе поблескивали.
Вдруг в глубине зала, под фалдой паутины над столом, Мишель увидел знакомое лицо. Человек тут же опустил глаза и склонился над тарелкой. Мишель помедлил в нерешительности, но потом решил, что его не узнали. Перекрывая шум за столами, он крикнул:
— Габриэле! Габриэле Симеони!
Тот резко отодвинулся, словно пытаясь спрятаться за головами посетителей. Потом, очевидно, понял бесполезность маневра и приподнялся на стуле с вымученной улыбкой на губах, приветственно помахав рукой.
— Идите же к нам, друг мой! — пригласил его Мишель. — Присоединяйтесь к нашей трапезе!
И обернулся к спутникам:
— Это мой близкий друг, придворный астролог королевы. Он патриот Италии и стоит за ее объединение под французским флагом.
— Теперь, когда Карл Пятый умер, в этом нет ничего невозможного, — заметил Монах. — Филипп Второй, мне кажется, скорее шут, чем король. Он долго не продержится.
Немного поколебавшись, Симеони направился к ним, держа в руках тарелку, нож и бокал. Поставив все это на стол рядом с прибором Мишеля, он остался стоять с вопросительным выражением на лице.
Мишель почувствовал его смущение и отнес его на счет робости. Чтобы помочь другу, он начал представлять ему своих спутников:
— Дорогой Габриэле, это Франсуа дю Плесси де Ришелье, капитан королевских аркебузиров. Может быть, при дворе вы знали его брата, который носит ту же фамилию. Это Антуан Марк по прозвищу Триполи. Он приходится братом Паламеду, первому консулу Салона, и дядей Адаму Крапонне, знаменитому инженеру, строившему военные укрепления в Меце… Но что с вами? Вы чем-то обеспокоены?
— Да нет, я просто никак не ожидал увидеть вас в Пьемонте, — поспешил объяснить Симеони, перешагивая через скамью и усаживаясь рядом с Мишелем.
Мишель оглядел друга. Его солидность и вальяжность куда-то подевались. Голубые глаза стали мутными, лицо, некогда тонкое и красивое, покрылось красными пятнами. Нос тоже был красен, а располневший живот обтягивал грязный мундир с королевскими лилиями, порванный во многих местах. Наметанный глаз врача определил необузданную страсть к бутылке, возможно, осложненную каким-нибудь из видов лихорадки, типичных для болотистых мест и трудной солдатской жизни.
Он решил не думать об этом.
— Я здесь нахожусь по милости нашего старого знакомого, Пентадиуса. Он похитил мою жену, Анну Понсард. Я только с виду спокоен, а на самом деле в полном отчаянии.
— Не вы один, — ответил Симеони бесстрастным голосом.
Мишель ожидал, что имя Пентадиуса заставит его хотя бы вздрогнуть. Но флорентинец ограничился тем, что осушил свой бокал и потянулся к графину, который хозяин только что выставил на стол.
Триполи был в курсе похищения Жюмель, но Ришелье ничего об этом не знал.
— Вашу жену похитили? — прошептал он. — Филибер Савойский мне об этом не сказал. Я думал, вы один из любителей римских развалин, потому и ищете гробницу триумвира.
Он отрезал кусочек мяса и задумчиво сказал:
— По счастью, у меня нет жены. Зато женщины все мои, каких пожелаю, только я сам их похищаю.
Симеони, казалось, поразила одна из фраз.
— Гробница триумвира? — сказал он, выходя из ступора. — Это та, о которой вы говорите в ваших катренах? De Triumvir seront trouvez les os…
— Да, — ответил Мишель. — Вы знаете здесь какие-нибудь римские останки?
— Нет, это я бы исключил…
Симеони вздрогнул.
— Скажите, а под триумвиром вы разумеете именно римлянина? Или…
— Или?
— …или имеете в виду тройственность, присущую, к примеру, Святой Троице или таким языческим божествам, как Геката?
Это был один из тех случаев, когда Мишель не знал, что ответить. Фразы, которые нашептывал ему Парпалус, были отрывочными и непонятными. Видения, их сопровождавшие, тоже не отличались ясностью, за исключением разве что некоторых деталей. Может, прибегни он к пилозелле и белене, образы стали бы яснее, но вот уже много лет, как он не пил зелья. Даже исчезновение любимой жены не заставило его изменить принятому решению. Он хорошо знал, что, аккумулируясь в крови, зелье может привести к смерти или безумию.
Подумав немного, он спросил:
— Ваша гипотеза… говорит о триумвире как о существе из трех составных частей… Вам известна в Вольпиано какая-нибудь посвященная ему гробница?
— В самом Вольпиано нет. А в половине дня пути верхом на восток, в долине Сузы, есть лес, который называют Боргоне. Там есть изваянная из камня человеческая фигура, стоящая на алтаре. Руки ее широко раскинуты, плащ развевается. Местные жители говорят, что это могила Магомета.
— Но Магомет не обладал тройственной сущностью.
— Не стоит обращать внимание на местные верования. Фигура, высеченная из камня, — почти наверняка Юпитер Доликейский (Болящий), которому поклонялись римские солдаты. Однако Юпитер, по верованиям язычников, составлял тройственное единство с Maрсом и Квирином. Точно так же в капитолийской триале он изображен рядом с Юноной и Минервой.
Во время этого диалога Ришелье уплетал мясо за обе щеки, а Триполи, наоборот, рассеянно ковырял в тарелке, враждебно следя за ним глазами. Неожиданно их взгляды встретились. В глазах Ришелье вспыхнул вызов, Триполи тоже не опустил глаз, глядя на капитана с еле сдерживаемой яростью. Ножи заработали в тарелках, как шпаги.
