Мишель, целиком захваченный рассказом Симеони, не заметил этой вспышки враждебности. Он посмотрел на собеседника:
— И гробница с фигурой, высеченной из камня, на самом деле существует?
— Да, но она очень глубоко. У входа, под дубом, увитым омелой, есть надпись, что она посвящена манам, душам умерших. Затем следует длинный ход. Когда туда входишь, то не остаешься в темноте: тебе светит лампада, неизвестно кем поставленная в нишу.
Глубокое волнение овладело Мишелем. Он точно помнил сцену, о которой говорил Симеони. Он нервно спросил:
— Вы пытались пройти ход?
— Да, но вынужден был остановиться. Он обрывается в колодец с неровными стенами. Спуститься я не отважился.
Неожиданно все вздрогнули от громкого удара кулаком по столу. Капитан Ришелье вскочил с места и сбросил со стола тарелку.
— Хозяин, — заорал он, — это мясо слишком сухое! Оно пахнет горелым, как гугенот на костре!
И он с вызовом уставился на Триполи. Тот не реагировал.
Встревоженный Мишель попытался встать со скамьи, но острая боль в ногах усадила его на место. Он протянул руки к Ришелье.
— Капитан, успокойтесь! Я только что понял, что наши поиски увенчались успехом.
— Вот и завершайте их в одиночку! — ответил офицер, продолжая сверлить Триполи взглядом. — Если, как я думаю, за этим столом сидит Иуда, мы с ним встретимся и поквитаемся во Франции.
Триполи опустил глаза и продолжал хранить молчание. В это время прибежал хозяин.
— Мессер, да что с вами? Мое мясо великолепно!
Ришелье схватил его левой рукой за бороду, а правой отвесил звонкую оплеуху.
— Не путайся под ногами, каналья! — рявкнул он хозяину в ухо. — Я уже понял, что ты еврей! Нынче мы заняты еретиками, но и до вас дойдет очередь!
Некоторые посетители вскочили на ноги. Какой-то солдат обнажил шпагу и бросился вперед с перекошенным лицом. Чтобы его остановить, хватило злобного взгляда Ришелье.
— Займись своими делами, приятель! — проревел капитан и скользнул взглядом по остальным. — Это относится ко всем. Да будет вам известно, что я Монах, капитан аркебузиров его величества. Думаю, вы обо мне слышали.
Видимо, это было верно, ибо по столам прокатился шумок. Солдат вложил шпагу в ножны и вернулся на место. Он шел тихо, словно стараясь, чтобы его не заметили.
Ришелье бросил еще один взгляд на присутствующих, выпустил бороду хозяина и вышел, тяжело ступая.
Мишель испытал облегчение. Мало того что сцена сама по себе была достаточно жестока, она еще вызвала в памяти постоянный кошмар его юности: расправы над евреями. Он взял из рук Симеони графин и налил себе бокал вина.
— Когда дело католической церкви защищают такие типы, это пугает, — с горечью прошептал он.
Краем глаза с затаенной жалостью следил он, как, с трудом поднявшись с пола, хозяин собирает осколки разбитой тарелки.
— Церковь коррупции и насилия поневоле должна пользоваться услугами коррумпированных насильников, — заметил Триполи, вновь обретя свою дерзость. — Если увижу этого типа во Франции, сначала отрежу ему уши, а потом и всю голову. Но раньше лишу его мужского достоинства, чтобы с почтением относился к женщинам, которые исповедуют истинную веру.
— О, я восхищен вашим мужеством! — отозвался Мишель с иронией, которую Триполи не заметил.
Они закончили трапезу, едва перекинувшись несколькими словами, и заказали три комнаты. Прежде чем отправиться к себе, Симеони задержал Мишеля на лестнице, что вела наверх, и спросил:
— Знаете, что Джулию арестовали по подозрению в лютеранстве?
Мишель вздрогнул.
— Нет, я этого не знал. Признаюсь, все мои мысли заняты Жюмель. Поэтому и не спросил вас о Джулии.
— Не надо извиняться. Может, ее уже и освободили. Мне обещал помощь отец иезуит.
— Это неплохая гарантия. Иезуиты набирают силу.
Ноги плохо слушались Мишеля, и ему хотелось поскорее лечь.
— Идите спать и верьте в хорошее. Завтра мне все расскажете.
Симеони схватил его за руку.
— Если кто-то пойдет на предательство, чтобы спасти любимую женщину, вы его простите?
— Да. Любовь — главное из чувств. Но вы меня вовсе не предали, Габриэле. Ступайте в свою комнату и спите спокойно. Как только найду Жюмель, помогу вам отыскать Джулию.
Мишель провел беспокойную ночь в пыльной и грязной комнатушке, которая ему досталась. Рядом с ним не было гордой красавицы Жюмель, и он испытывал пронзительную муку. К тому же ему не давали покоя последние строчки катрена, посвященного гробнице с литерами D. M. которые ему нашептал Парпалус:
Loy, Roy ct Prince Uipian esprouvee
Pavilion Royne et Duc sous la couverte.
Закон, Король и Принц Ульпиан будут испытаны.
Королева и Герцог в павильоне скроются
[18]
.
Что бы это могло значить? Он не знал. Однако всякий раз, когда он задавал себе этот вопрос, он видел простодушный и хитрый профиль Ульриха из Майнца, и к нему возвращалось воспоминание о крещении огнем.
В эту ночь ему несколько раз приснился старый учитель. В конце концов, чтобы избавиться от кошмара, он решил вовсе не спать. Тем более что на следующий день кошмар стал явью.
АБРАЗАКС. ПАУТИНА
Казалось, морщинистое лицо Парпалуса, затерянное в глубине космоса, притягивает звезды. Они лучами выстраивались вокруг него и заполняли тьму тонкими ниточками света. Эти ниточки тянулись друг к другу, соприкасались, соединялись, и очень быстро на небе стала вырисовываться гигантская паутина совершенной восьмиугольной формы, с нечеловечески точно выдержанными пропорциями. В мозгу Нострадамуса все еще цокали шестнадцать копыт, но этот звук не соединялся ни с какими образами. Четыре темных пятна, четыре клубка страха не спешили появиться в его сознании и завладеть им.
Ульрих, выросший до гигантских размеров, указал на небо.
— Вот это зрелище, а? Ну можно ли создать антураж, более достойный возвращения Четырех Всадников?
Молодой священник вдруг заговорил сурово, демонстрируя неожиданную уверенность:
— Не твое дело определять время Апокалипсиса. Ты возомнил себя Богом и хочешь присвоить Его полномочия. Это тебя и погубит.
Ульрих взглянул на него с насмешливым сочувствием.
— Мой бедный друг, ты и сам толком не знаешь, почему оказался здесь, а пытаешься меня судить. Ты стоишь не больше тех насекомых, что снуют у тебя под ногами.
Юноша опустил глаза и вскрикнул. Песок вздыбился от мириад мелких темных капель, словно пошел дождь. У каждой капельки на глазах отрастали клешни и лапки, и все они силились выкарабкаться из песка. Эти усилия сопровождалисъ взмахами крылышек с коричневато-стальным оттенком. И вся равнина, насколько хватало глаз, была заполнена насекомыми. Их непрерывное кишение сгибало ветви растений и разрушало песчаные дюны. То здесь, то там из-под них высовывались личики детей с вытаращенными глазами, но тут же тонули в гуще царапающих лапками капель.
