— Знаменательно, что король и королева-регентша решили сделать остановку в Салоне. Не знаете, что их привлекло в такой маленький городок?
Мишель уже достаточно пришел в себя, чтобы ответить:
— Они путешествуют по всей Франции. Религиозная война пошатнула королевскую власть, и Екатерина Медичи с сыном пытаются укрепить ее в прямых контактах с подданными.
— Как, по-вашему, учитель, это даст какие-нибудь результаты?
— Не знаю, но, конечно, они поступают правильно. И права королева, когда награждает дворян повсюду, куда ни приедет. С тех пор как наступил мир, гугенотов стало намного больше среди аристократов, чем среди простого люда или среди буржуа. Этот вояж королевского двора поможет прежде всего успокоить падкое на почести дворянство.
Оба попытались пробиться сквозь толпу, но смогли только пристроиться к концу королевского кортежа, который медленно поднимался в замок Эмнери. Несмотря на пасмурную погоду и промозглую сырость, зрелище было воистину грандиозным, и этим отчасти объяснялось завороженное молчание присутствующих.
Можно было смело утверждать, что вместе с королем и королевой с места снялся весь двор. Узкие улочки не позволяли сразу окинуть взглядом всю свиту, но было понятно, что кортеж состоит из тысяч и тысяч человек. Солдаты, выстроенные вдоль улиц новым правителем Прованса, графом Соммеривом, с трудом удерживали огромную, причудливую человеческую змею. Там были пажи, лакеи и прочая прислуга на все случаи жизни, дворяне верхом, в каретах и в паланкинах. Некоторые ехали с семьями и домочадцами, расположившимися на разнокалиберных повозках. За экипажами двигалась целая армия столяров и плотников, видимо, чтобы обеспечить хозяевам благополучное проживание. Кроме того, в свите состояли священники, солдаты, монахи всех орденов, судьи, нотариусы, администраторы. Можно было подумать, что весь королевский двор отправился в невиданный в истории Франции Крестовый поход.
Мишель спросил себя, каким образом маленький Салон сможет вместить в себя такое количество народу, но потом заметил повозки, нагруженные стойками и тентами, и догадался, что большая часть придворных намерена расположиться лагерем под стенами города. Он понял, что пребывание на улице ничего не даст. Короля и королевы уже не было видно, а ноги отказывались его держать.
Он проклял свой возраст.
— Проводите меня, пожалуйста, домой, — сказал он Шевиньи.
Юноша, как всегда услужливый, с готовностью начал прокладывать дорогу в толпе.
Зрители проявляли настоящий энтузиазм, хоть по-прежнему и не было слышно громких возгласов, а отдельные приветствия тонули в шуме карет и цоканье лошадиных копыт. На улицах было много ополченцев, которые по случаю украсили шапки красными кокардами. Но они держались спокойно, словно понимали, что от успеха этого королевского вояжа зависит будущее Франции.
Внезапно Мишелю открылось такое жуткое зрелище, что он зажмурился: ему показалось, что одежда всей свиты забрызгана кровью и кровь ручьями течет по улице. Видение тут же исчезло. Он убедил себя, что ему показалось, но снова одежда дворян, плотников и всех, кто двигался к замку, оказалась в какой-то ярко-красной жидкости. И появилась новая деталь: среди людей вырастали огромные, в человеческий рост, цветы с мясистыми лепестками и скрученными листьями, которые висели, как причудливые пуповины, а под ногами быстро, как разрастания живого организма, ползли пульсирующие корни.
Мишель услышал гортанный шепот Парпалуса:
Les fleurs passez diminué le monde:
Long temps la paix terres inhabitées:
Seur marchera par ciel, mer et onde:
Plus de nouveau les guerres suscitées.
Цветы увянут, сохранится мир.
И много лет не повторятся войны
На землях, опустевших после битв.
Ну а потом опять начнутся свары
[36]
.
Эти строки он написал несколько лет назад, и ему был ясен их смысл. «Fleurs passez», «цветы прошлого» — выражение, которым пользовался Платон для обозначения циклического характера движения Вселенной, введенного Гесиодом. Но возможно, в этом случае слова означали «цветы страсти», то есть анемоны и страстоцветы. Чудовищные растения, тянувшиеся сквозь толпу в окровавленных одеждах, были именно анемонами и страстоцветами. И они возвещали о том, что после длительного перемирия на земле вновь должны вспыхнуть раздоры.
Вглядевшись в образы галлюцинации, Мишель снова почувствовал, что у него кружится голова. Строки говорили о длительном перемирии не «на земле и на море», а «в небесах и на море». Но где это видано, чтобы войны разыгрывались на небесах? И он внезапно понял, что Парпалус имел в виду войны не ближайшего, а далекого будущего, когда даже небо станет полем сражений. Вздрогнув от ужаса, Мишель подумал, к чему может привести такая чудовищная война. Но этот короткий испуг был ничто в сравнении с тем, что открылось ему в следующем видении. Он увидел свет, который был белее самого чистого снега, и ослепительное белое пламя затмило солнце.
— Учитель, что с вами? — встревоженно спросил Шевиньи. — Вы весь дрожите!
Мишель сразу пришел в себя, но глаза все еще слепила эта страшная белая вспышка, наверняка способная испепелить человеческий зрачок. Его утешило только то обстоятельство, что, когда зрение к нему вернулось, чудовищные цветы исчезли. Он всем весом навалился на руку секретаря.
— Отведите меня домой, — снова прошептал он.
Он вернулся домой еле живой от усталости и одышки. Должно быть, Жюмель находилась наверху, потому что дверь открыла Кристина. Мишель с трудом добрел до гостиной и упал на диван, сделав Шевиньи знак оставить его одного.
— Мне надо немного поспать, — сказал он, чуть слукавив.
Сняв шапочку, он откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза.
На этот раз видений не было, но пришло ощущение пустоты и неуверенности, которое в его мозгу обрело форму каких-то смутных, волокнистых призраков, летящих в огромную воронку, на дне которой брезжил слабый свет. Этот зрительный образ тоски и отчаяния появился давно, еще тогда, когда он начал впадать в состояние бреда ежедневно, уже без ястребиной травы или магических ритуалов. С тех пор он ощущал себя навечно подвешенным над бездонной пропастью, которая таилась за явлениями повседневной жизни, время от времени приоткрывая иной мир и иную жизнь.
Неизвестное перестало внушать ему страх. Теперь он стал Магом, и такие понятия, как «астральный свет», «тонкое тело», «восьмое небо», «Душа Мира», уже не являлись для него тайной, хотя, пожалуй, последнего ключа ему все же недоставало. Он терялся перед перспективой жизни, в корне отличной от той, что вели нормальные люди, а значит, не имеющей знакомых ориентиров и точек отсчета. Перспектива стать иным сама по себе его не страшила: она его уничтожала, сводила на нет. Ему так хотелось крепче владеть собственной плотью, уберечь ее от полета в неизвестность, в который уже пустилась душа. Но он понимал, что его судьба предначертана. Его уделом стала пропасть.
