Мишель попытался отступить, но у него отнялись ноги. Он услышал крик:
— Ах ты, негодяй!
Это Триполи молниеносно выхватил шпагу из ножен и, плашмя ударив Пентадиуса по руке, выбил у него палаш. Потом легким уколом вонзил шпагу ему в живот и резкими толчками погрузил в тело. И без того окровавленная рубаха обагрилась новым потоком крови.
Не издав ни звука, Пентадиус упал навзничь. Триполи вытащил шпагу. Мишель уловил искру, блеснувшую в диких глазах умирающего, и наклонился над ним.
— Зачем ты явился сюда, несчастный?
Пентадиус скривил губы. То, что ему, собрав последние силы, удалось прошептать, услышал только Мишель.
— Я пришел… за тобой… Придет смерть белая, белее снега…
Приступ рвоты не дал ему закончить фразу. В следующий миг глаза Пентадиуса закрылись навсегда.
Мишель был настолько потрясен, что ему показалось, вот-вот наступит очередной бред. Он едва расслышал слова Триполи:
— Будь у меня время, я бы отрезал тебе голову и подвесил к колокольне!
Шевиньи заботливо поддерживал учителя за талию.
К действительности Мишеля вернул осипший от вина голос одного из alarbres, подошедшего к ним.
— Вот он где, черт бы его побрал! Ну никак не хотят умирать! А вам, господин капитан, лучше бы выбросить от греха подальше вашу шпагу: еще заразитесь!
Он выждал, пока напуганный Триполи отбросит шпагу подальше, и продолжал:
— Не знаю, кто он такой, сумасшедший или колдун. Он шнырял по Салону в поисках не то мышиной крови, не то еще какой-то гадости. И я своими глазами видел, как он, найдя, что искал, открыл на плече надрез в виде креста и залил туда жидкость. И вот вам результат: заболел в ту же минуту. Эти колдуны верят, что их магия все еще работает. Это в наше-то время!
Последняя фраза доконала Мишеля. Он вдруг почувствовал себя старым и бесконечно усталым.
— Отведите меня домой, — шепнул он Шевиньи.
Он поблагодарил Триполи и распрощался с ним, и секретарь повел его к кварталу Ферейру. По дороге оба не проронили ни слова. Город представлял собой невеселое зрелище, но не такое ужасное, как пару десятков лет назад. Теперь вошло в правило не бросать на улицах трупы и не собираться в процессии. Наличие проточной воды обеспечивало личную гигиену; одежду умерших сжигали. В результате выздоравливали очень многие. Цифра в пятьдесят погибших относилась в основном к дальним пригородам, где имели слабое понятие о гигиене. А глаза тех, кто жил в городе, были устремлены на небо: все ждали дождя, а не окончания гнева Господня. Дождь смоет всю грязь и отбросы, а вместе с ними и болезнь. Поэтому настоящей паники в городе не было.
Перед домом Мишеля дымились ароматическими смолами две бронзовые жаровни. Дверь им открыла Жюмель.
— Я боюсь за детей, — с тревогой сказала она. — Как ты думаешь, не уехать ли нам пока?
— А куда? Эпидемия повсюду, во всей Франции. После боев осталось слишком много непогребенных или плохо присыпанных землей тел. Здесь для нас безопаснее, чем в Арле или в Эксе.
— Но тебе совсем плохо! — воскликнула Жюмель, прижав руки к груди.
— Совсем чуть-чуть. У меня была скверная встреча, и, слава богу, все кончилось хорошо. Но моча по-прежнему не отходит. Мои бедные ноги, наверное, выглядят ужасно.
— Для меня они никогда не будут выглядеть ужасно.
Жюмель говорила мягко и спокойно, но в глазах у нее блестели слезы. Вежливо отстранив Шевиньи, она повела мужа в гостиную.
— Иди, тебе надо присесть. У нас гость, но я сразу же его отошлю.
— Гость? Случайно, не принц Рудольф Габсбургский? Я составил ему гороскоп, но он счел цену слишком высокой.
— Нет, какой-то молодой француз. Он говорит, что ты дружил с его отцом и что у него для тебя много известий.
— Тогда отдохну потом. Надо с ним увидеться.
В гостиной и вправду какой-то молодой человек разглядывал золотой кубок на потухшем камине. Его лицо поразило Мишеля, и он прошептал:
— Как занятно. Я с вами не знаком, но ваше лицо кого-то мне напоминает, не могу только вспомнить кого.
Юноша улыбнулся и откинул со лба черные, цвета воронова крыла, волосы. Блестящие темные глаза, четкий профиль, орлиный нос…
— Меня зовут Жозеф Жюст Скалигер, — сказал он. — Вы знали меня совсем маленьким.
— Скалигер! — радостно воскликнул Мишель. — Это сын Жюля-Сезара Скалигера, величайшего эрудита, с которым я был знаком в Агене! Возможно, самого образованного человека своего времени! — обратился он к Шевиньи и к Жюмель, которая остановилась в дверях.
Шевиньи покачал головой.
— Не может быть. Уже тогда самым образованным человеком были вы.
Мишель не обратил на него внимания.
— Жюмель, вели принести вина «Де Кро» для всех! А мне большой кубок для торжественных случаев!
— Смотри, Мишель, — урезонила его жена, — ты снова начал много пить.
— Но сегодня особенный день. Давай, давай, открой две бутылки… А лучше три. Это легкое вино, оно очищает кровь. А я сяду, чтобы сполна насладиться моментом.
На самом деле его просто не держали ноги. Он тяжело опустился на диван, усадил Скалигера рядом с собой, а Шевиньи указал на кресло. Потом взял юношу за руки.
— Как вы на него похожи! А знаете ли вы, что я любил вашего отца, как сын? Он был великий писатель, великий знаток трав, великий астролог. Он был велик во всем.
— О, конечно, — ответил юноша. — По правде говоря, он был еще и худшим из отцов. Но его доктрина неоспорима.
Мишель посмотрел на него с удивлением.
— Не знаю, как он вел себя с вами, но его отношение ко мне было безупречным. У меня не было более преданного друга.
— Не сомневаюсь. Он любил вас восторженной любовью. Однако, разбирая его бумаги, я нашел несколько эпиграмм на вас, но это он отводил душу под влиянием момента. Они никогда не публиковались, может, еще и потому, что не нашлось достойного типографа.
Последняя шутка окончательно поборола всеобщее смущение. Тут вошла Жюмель, неся на подносе два хрустальных бокала и большой кубок, оправленный в золото и серебро. За ней Кристина внесла на другом подносе три запыленные бутылки, уже заботливо открытые. По случаю чумы на подносе лежали дольки чеснока, веточки розмарина и пакетики пахучих трав.
Мишель налил вина Скалигеру и Шевиньи и до краев наполнил свой кубок. Он часто напивался, хотя и понимал, насколько это неприятно Жюмель. Но в иные моменты это был единственный способ побороть острую боль в суставах, которая доходила до пальцев. Не говоря уже о том, что ему хотелось забыть о преследующих его повторяющихся кошмарах, и о том, что отношения с женой неуклонно ухудшаются.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он у Скалигера, когда Жюмель и Кристина вышли.
