Одевшись, он вышел на балкон и закурил.
Сверху и снизу по бетонным карнизам сюда было бы не забраться. Из соседних по этажу номеров тоже. Впрочем, если бы какому-нибудь асу и удалось проникнуть на балкон, еще оставались запертая на оба рычага дверь и фрамуга, отходившая от рамы не более чем на ладонь. Подорогин облокотился на заледенелый парапет и поплевывал вниз. У входа в метро, обнесенного, точно загон, торговыми фургончиками, ворочалась сонная толпа. «…как ходят сумасшедшие во сне…»
На завтрак он взял неясного происхождения рыхлую котлету, яйцо и апельсин, ничего этого не доел, сходил за кофе и уселся локти-в-стол над дымящейся чашкой. Постояльцы — кто при параде, кто в спортивном костюме, а кто в наброшенной поверх пижамы дубленке — томились у шведского стола, как у музейной витрины. Среди них Подорогин узнал девицу, с которой провел позавчера ночь: зевающая, опухшая, в какой-то растопыренной сиреневой шубке и перекрученных узорчатых колготках, она ждала, когда принесут сосиски, и постукивала пустым подносом по колену.
Тут его осенило: Наталью же должны были вызвать на опознание. То есть обязательно были должны вызвать. Но вот только куда именно — в обычный районный морг или в чистенький гэбэшный «предбанник», тот самый, куда его в свое время вызывали для опознания Штирлица?
Так он вспомнил голову Штирлица, крытую газетой, будто арбуз, среди волнистой оцинкованной равнины. Шумный и беспощадный свет. Тухлые подтеки сукровицы. Страшный, напоминающий огородный инвентарь, разделочный инструмент. Одуряющий дух формалина, хлорки и подгнившего мяса. Следователь что-то вполголоса объясняет ему, смахивает пылинки с его плеча, а молодой патологоанатом, опершись на цинк, матерясь под нос, борется с отрыжкой. Когда сняли газету, Штирлица он, конечно, не узнал…
— Простите, вы из девятьсот восемнадцатого?
Подорогин поднял глаза. У столика стоял парень в темно-синей гостиничной униформе. Чистым белым конвертом он указывал на грушу-брелок с ключом от номера на столе. На боку груши был выжжен номер «918».
Подорогин убрал брелок со стола.
— Я.
— Просили передать в девятьсот восемнадцатый. — Парень неуверенно опустил конверт рядом с чашкой, пристукнул по нему пальцами.
— Кто?
Посыльный развел руками.
Порывшись в карманах, Подорогин положил на стол мятую сотенную купюру. Парень, вздохнув, взял деньги.
— Пацан, лет десяти. Сказал передать в девятьсот восемнадцатый. Все.
— Приметы?
— Не знаю… Красный.
— Ладно.
Конверт Подорогин вскрыл, выйдя покурить под козырек парадного входа. Было солнечно и очень холодно. Над стоянкой такси росли отчетливые, как сосняк, дымы выхлопов. Из конверта выпорхнула серая полоска с красным крестом: «Disinfected». Подорогин поддел и перевернул ее носком ботинка. На обратной стороне значилось: «НИЖНИЙ». Слово было напечатано на пишущей машинке с такой силой, что местами буквы продавили бумагу насквозь.
Мальчишки на заднем дворе «Нижнего» бросали друг в друга снегом, перемешанным с сажей. В магазин Подорогин вошел не с парадного входа, а с черного, через склад, как это уже пытался сделать однажды. С собой у него была старая «нокия» и пистолет стриженого, который он держал в разрезанном кармане пальто. Пандус и покосившуюся погрузочную аппарель склада покрывал ноздреватый наст. Дверной проем в створке ворот почему-то оказался заслонен изнутри листом фанеры. Фанера прикипела к косяку, ее пришлось выбивать ногой. Опрокинутая набок кара без колес перегораживала вход. Пахло известью и скисшим чадом пластмассы. Ящики с продуктами, деревянный хлам дворницкой, вздыбившийся гипсокартон, драные покрышки — все это громоздилось на полу циклопической кучей и походило на развалины дома. Стены поблескивали от шишковатого льда. На пороге выложенного кафелем предбанничка Подорогин чуть не упал, поскользнувшись на задубелой тряпке, а в комнате игровых автоматов потрогал носком ботинка рухнувший зеркальный шар. Дверь в торговый зал первого этажа подалась не с тем, чтоб откинуться на петлях, а чтобы упасть плашмя. Подорогин прикрыл ладонью глаза от яркого света. Солнце било в пустые окна, горело в черном льду на полу и стенах. Если бы не остовы кассовых турникетов, он подумал бы, что ошибся дверью. Потолок щетинился застывшими побегами битума. От сквозняка с пола взмывали хлопья копоти. Подорогин присмотрелся: где-то на самом горизонте пепелища, поодаль загнутых дугой рам автоматических дверей, дымились суетливые силуэты зевак.
В ресторане «Берег», сдвинув наполовину опустошенную бутылку «Столичной» и закуску, он рассеянно выкладывал зубочистки вокруг полоски с красным крестом.
Подошла скучающая официантка.
— Желаете еще что-нибудь?
— Нет. Впрочем… — Подорогин сгреб зубочистки. — Месяц назад у вас работал охранник, такой… с «береттой».
— С кем?
— С пистолетом.
— Нам запретили с пистолетами.
— Я не про пистолет.
— Вы нездешний? Я же говорю: нет. — Поджав губы, девица отошла к стойке бара, что-то шепнула бармену.
— Нет, — повторил Подорогин. — Нездешний. Восклицательный знак. — Он воткнул зубочистку в перламутровый ломтик селедки, наполнил рюмку, выпил, не закусывая, и тотчас поднял руку.
Официантка нехотя и настороженно приблизилась.
— Как вас зовут? — спросил Подорогин.
Девица со вздохом переступила с ноги на ногу, оглянулась на бармена.
— Тома.
— Месяц назад, Тома, было тут у вас че пе. Не тут именно, а у входа. Одного клиента вашего…
— Ах, — взмахнула пальцами Тома, — порезали одного. Точно. С концами, по-моему. А через квартал другого в машине взорвали — как только этого погрузили. У нас еще витрина треснула. А что?
— Был еще один.
Тома озадаченно взвесила щепоть с карандашом.
— Где?
— На скотомогильнике.
— Где-е?
— Имени Свердлова. Тоже в машине. Не слыхали?
— Нет. — Официантка поправила передничек. — Вы издеваетесь?
— Да нет, что вы.
— Вы кто?
Подорогин отправил в рот кусок селедки.
— Гугенот, Тома. Единый в трех лицах.
«Мудак», — шепнула Тома и возвратилась к стойке.
Подорогин коснулся пальцем полоски с крестом. «Disinfected» — это не была заявка на «Нижний», который он вознамерился отстаивать с оружием в руках. Его невидимым доброжелателям не был нужен «Нижний». Если дезинфекция в данном случае подразумевала пепелище, так тому и быть. Но какого черта тогда нужно его невидимым доброжелателям?
В трескучих китайских динамиках по углам клокотал Высоцкий. За соседним столиком две средних лет дамы обсуждали в голос чью-то отставку. Подорогин оглянулся: бутылка «Мартеля», шоколад, зеленые маслины. Роскошные золотящиеся шкуры на свободном стуле.
