— Не веришь, значит…
— Где туалет? — спросил Подорогин, привстав.
— А за телефоном, у лестницы, — с готовностью отозвалась Клуша.
— Он ведь сторожем на стоянке твоей подрабатывал, — сказал Харитон Савелич. — Не знал?
Подорогин со вздохом сел.
— Кто?
Харитон Савелич опустил кулак на фотографию Щапова.
— Конь в пальто.
— Нет, не знал.
— Так знай.
— И что?
— И что в морячество ходил штатным подрывником на десантуре. Сечёшь?
— Не очень.
Клуша переглянулась с Харитоном Савеличем и достала откуда-то из-за стула еще одну бутылку «Абсолюта»:
— Живем.
— А знаешь, где шашки тротиловые прятал? — сказал Харитон Савелич.
— Кто?
— Конь в пальто.
— Где?
— В ульях на пасеке! — захохотал водитель.
Клуша разлила по стаканам остатки водки из початой бутылки, дунула в нее через горлышко, убрала под стол и откупорила новую.
Подорогин, зажмурившись, выпил.
— Из-за жены бывшей хотели взорвать? — спросил он.
Открытой ладонью Харитон Савелич указал на него Клуше.
— Ему про Фому… — Отвалившись на спинку стула, водитель с досадой шлепнул себя по ноге. — Ну при чем тут жена? К тому же бывшая? Кого, скажи на милость, взрывают из-за бывшей жены? Тем более в машине семейной?
— А при чем тут Щапов? — спросил Подорогин.
— На самом деле, — сказала Клуша Харитону Савеличу. — Чего кота за хвост тянешь? Откуда ему знать? Он-то по метрике разводит.
— И пускай, — ответил водитель. — А я не по метрике?
— Ну так по метрике-то и получается, что из-за жены. Лапоть.
— Не только из-за жены.
— Да говори ты толком, черт!
— Стоп-стоп, минутку, — вмешался Подорогин. — Ничего не пойму. Так из-за жены или нет? По какой еще метрике?
— Да из-за жены, из-за жены. — Харитон Савелич покосился на Клушу. — По совпадению — из-за жены.
— Это как — по совпадению?
— Ну, не по промыслу, то есть. По метрике только, не по массе.
Подорогин попросил у Клуши закурить. Та протянула ему сначала папиросу, потом зажигалку, сработанную из пузатого флакона для духов. Харитон Савелич, видя, что Подорогин по-прежнему не понимает ни слова, обернулся по сторонам, будто потерял из виду нечто важное. После секундной задумчивости, сгребя объедки и мусор к краю стола, он выдвинул на середину полную бутылку «Абсолюта» и, пошарив в ногах, бухнул рядом с ней пустую.
Подорогин помахал перед собой пальцами, разгоняя дым.
— Вот смотри. — Водитель расставил бутылки и взялся за них, точно за поручни. — Это, — с ухмылкой вожделения он подвигал полной бутылкой, — и масса тебе, и метрика. Как говорится, два в одном. А это, — брезгливо наклонил пустую, — только голая метрика. Разницу улавливаешь?
Подорогин задумчиво шевельнул папиросой.
— Вот это, — Харитон Савелич указал на толстый скоросшиватель и отставил бутылки, — тоже голая метрика. Только из другой оперы. О ней разговор особый. Сейчас речь о другом. Если бы все дело было в твоей бывшей и этом… пасечнике, то, Василич, не обессудь — сейчас на твоем месте сидел бы другой. Что это значит? А это значит вот что. Пасечник — по метрике — мог тебя угробить, а мог и не угробить. Мог, например, сам подорваться на своей машинке, мог не успеть ее заложить, мог передумать, в конце концов. Да мало ли что бывает? Короче говоря, с точки зрения метрики все, что ни творится под солнцем, может быть запросто и в любой момент описано как итог определенного стечения обстоятельств. Или, как принято по-новому, необязательных совмещений. С этой точки зрения удобно раскладывать по полочкам и рифмовать все что ни попадя. Особенно, конечно, историю. Скажем, если бы в Первую мировую шальная пуля залетела в голову Гитлеру, то Второй мировой могло бы и не быть. Слабость такой точки зрения состоит в том, что она упирается в голову Гитлеру вместе с шальной пулей и не способна различать дальше уже ни хрена и ни за какие деньги. И если бы… — Осипнув, Харитон Савелич прочистил горло и подвигал пустой бутылкой по столу. — И если бы мы только с такой башни и могли плевать в прошлое, растворять его своей поганой слюной, то и будущее нам было бы открыто не больше, чем той самой пуле. Мы бы даже погоду не могли предсказывать на завтра. Поэтому в качестве метода нельзя рассматривать метрику иначе, как способ простого исчисления и суммирования события. Однако в качестве явления она заслуживает куда большего внимания и, если угодно, почтения. В качестве явления она есть поверхность события во всех фазах его становления. Эдакий своеобразный грозовой фронт. Ударная волна. А так как любое событие массивно — или, говоря по старинке, причинно, из чего-то следует, — то метрика есть такая уникальная поверхность, по которой можно рассчитывать инерционную траекторию события, его будущее. Выражаясь высоким слогом, она — та самая гробовая доска вероятности и та самая рабочая поверхность поршня в вечном двигателе мироздания, что выталкивает нас из прошлого и служит единственным экраном, на котором будущее способно фиксировать свою тень… — Харитон Савелич хотел сказать что-то еще, но снова закашлялся, причем на этот раз до того изнуряюще, что Клуше пришлось бить его по спине кулаком.
Некоторое время Подорогин наблюдал за их возней взглядом человека, грезящего наяву, сидел с приоткрытым ртом. Спохватившись, он затянулся папиросой, выдохнул вместо дыма воздух и увидел, что папироса давно погасла.
Прокашлявшись, Харитон Савелич аккуратными глотками, точно лекарство, вытянул целый стакан водки, крякнул и умиротворенно огладил усы. На его лице — кирпично-красного, закатного оттенка — высыпала обильная роса пота. Подорогин тоже выпил, придвинул к себе виноградную гроздь и стал пощипывать дымчатые ягоды. Вдруг он разглядел, что пустой бутылки нет на столе.
— Значит, говорите, — вздохнул он, — гробовая доска вероятности…
— Кто говорит? — замер с вытаращенными слезящимися глазами Харитон Савелич, осмотрелся и, обмякнув, захохотал. — Не бери в голову, Василич.
Подорогин сделал вид, будто что-то обронил, наклонился под стол и увидел, что пустая бутылка лежит у Клуши на коленях и Клуша крепко держит ее. Харитон Савелич сидел, скрестив ноги, пол под его сапогами покрылся высохшей глиной, из которой почему-то торчали перья. Выпрямившись, Подорогин был вынужден ухватиться обеими руками за сиденье и ждать, пока не перестанет кружиться голова.
— Только я не все понял, — сказал он. — Например, про жену.
— А что жена… — Харитон Савелич стукнул пальцем по толстому скоросшивателю. — Если б я писал роман, Василич, то так бы и внес: заговор с целью покушения на убийство. Из ревности. Карается по высшей мере.
