— Ну ты и хорек.
— Чего? Я же сказал, что приду.
— Вообще-то хорьки не заслуживают своей скверной репутации, — сказал Гейб. — На самом деле они…
— Может, возьмешь с собой Роберто? — спросил Так у Тео. — Он тогда будет у тебя этаким пиратским попугаем.
— Терпеть не могу маскарады, — вздохнул Гейб. — Через костюм как будто являешь свое истинное лицо, как бы ни старался его не являть.
— В общем, так, Так, — сказал Тео, — готовь костюм хорька.
Мэвис Сэнд была свято убеждена, что настоящий фруктовый кекс должен содержать в себе ровно столько муки и фруктов, чтобы не рассыпались лекарственные препараты. В этом году в рецепт входило по горсти мараскиновых вишенок и неотбеленной муки «Золотая медаль». Правда, в последний момент Мэвис не устояла и добавила полчашки сахара — горьковатое послевкусие от ксанакса портило ожог нёба 75,5-градусным ромом. Кроме того, она весь вечер выменивала рюмашки на марки экстази — у паренька с бритым татуированным скальпом и таким количеством пирсинга на лице, будто он в хозяйственном магазине нырял за анкерными хомутами в ларь с гвоздями. Выменяла двадцать доз. Паренек был вполне уверен, что на марках Е, но окажись там даже конский успокоитель, вечеринка бы удалась. Мэвис никогда не нравился этот трезвеннический настрой Одинокого Рождества — ей хотелось, чтобы кто-нибудь слетал с катушек прямо в церкви, при этом не лишая ее законных прав.
И вот перед самой вечеринкой кексик забвения был нарезан безобидными на вид кубиками, разложен по красным и зеленым стаканчикам из вощеной бумаги и расставлен на серебряном подносе лепестками дружелюбного рождественского цветка. Мэвис хмыкала себе под нос, укладывая последний кусок. Затем она пошкандыбала за церквушку разводить огонь в яме для шашлыков.
— Чуете? — спросил Марти Поутру («Все песни для вас в загробный час»). — Шашлычками повеяло, детки!
— Ну, я, со своей стороны, считаю, что прошлогодняя лазанья была ошибкой, — встряла Бесс Линдер, с крайним подозрением относившаяся к любой еде после того, как ее отравил супруг. — Это не рождественское угощение. Все от лености.
— Спели бы «Доброго короля Венцеслава», — вздохнула Эстер.
— Экспресс Венцеслава по заявкам радиослушателей отправляется! С вами Марти Поутру, вы слушаете радио для духа, не для уха, пусть земля вам будет пухом — как в Хвойной Бухте, так и на всем Центральном побережье.
— Ты больше не на радио, Марти, — напомнил Джимми Антальво.
— Я знаю. Думаешь, забыл?
— Эй, а вот интересно — те два доцента опять на кладбище чикаться придут, как в прошлом году? — Это Джимми проникся рождественским духом.
— Ну еще б, только на них и уповаем, — саркастически отозвался Малькольм Каули. — Ибо ничто не по душе мне больше, чем в очередной раз слушать неуклюжее сопенье похотливых распутников под аккомпанемент банальных рождественских песнопений. О, утихни, сердце!
— Во сказал, Малькольм, — вякнул Марти.
И вот к вечеру вечеринка разгорелась: чуть ли не до крови зажарили филеи, обваляли их в розмарине и чесноке, чаша с пуншем разлеглась кислотно-неоновым озером в полях принесенных кастрюлек, салатиков и закусочек, а кубики фруктового кекса Мэвис стойкими солдатиками выстроились к атаке во имя Рождества, Отечества и Младенца Иисуса, черт бы его драл.
Вечеринщики, поначалу исполненные скепсиса насчет костюмированного Рождества, наконец сложили оружие, отдались на волю унижения и вовсю праздновали радостную капитуляцию. Гейб Фентон смастерил из папье-маше костюм косатки: забрызгать его маскировкой удалось, а вот рукава в плавниках биолог сделать забыл и теперь ходил пленником черно-белого кокона. Руки плотно прижаты к туловищу, лицо, затянутое черным чулком, — в пасти косатки, очки сверху. Полное впечатление, что кит-убийца только что слопал биолога и теперь отрыгивает несъедобную оправу.
— Гейб, это ты? — уточнил Тео.
— Ну. А как ты понял?
— У тебя из-под хвоста видны походные башмаки. И по-моему, ты здесь единственный в курсе нужных пропорций китового пениса.
— Да, он приспособлен для хватания. — О ногу Тео потерся розовый отросток почти двухфутовой длины и тонкий, как садовый шланг. — Косатки из-за угла могут. А для управления у меня гибкий трос для унитазов.
— Как это мило. — Тео сдвинул на затылок десятигаллонную шляпу. — Погоди, ты еще Мэвис не видел. Вам бы, ребята, потанцевать вместе, что ли.
— Так а ты, значит, Маршал? — осведомилась Вэл Риордан, державшая Гейба под вялый плавник.
— Ну да, в общем. У меня бляха нашлась.
— А я думал, ты Пиратом оденешься, — сказал Гейб.
Тео поморщился:
— Выяснилось, что у Молли с пиратами старые контры.
— Извини, — сказал Гейб. — Вы что, поссорились?
Тео скорбно кивнул.
— А она здесь?
Вэл от нетерпения даже сделала легкий книксен, так хотелось ей похвастаться нарядом перед Молли. Тео всеми силами старался не смотреть на психиатрессу, но вот поди ж ты — сама к себе внимание привлекает.
На Вэлери Риордан была черная виниловая мини-юбка, красные шлюшеские сапоги на шпильках и серебристо-полупрозрачная полублузка с глубоким декольте. Еще Вэл смастерила эполеты из долей коры головного мозга, который раньше принадлежал муляжу, украшавшему кофейный столик в ее приемной. Снаружи по правой ляжке стекали выведенные хной слова: ЭГО, ОНО и СУПЕРЭГО. По левой — ВОЖДЕЛЕНИЕ, ОТРИЦАНИЕ и МАНИЯ. По внутренней стороне правого бедра под микро-мини-юбку уходило слово ПОХОТЬ. По левому бедру столь же провокационно размещалось слово ВИНА. Умелым применением накладных ресниц, блесток, избытка румян и проститучье-алой помады Вэл добилась нужного грим-эффекта: несмываемого изумления на лице, которое обычно ассоциируют с надувными секс-куклами.
— Я Мозгоебля, — объяснила Вэл.
— Это понятно, а костюм у тебя какой? — полюбопытствовал Тео.
Из нутра косатки послышался хмычок. Психиатресса развернулась на стилетах и поплыла курсом на чашу с пуншем.
— Я за это еще заплачу, — сказал Гейб.
— Прости. Множу страданья, — ответил Тео.
— Нормально. Оно того стоило.
И Гейб погреб искать Живодера, который звякал по всей церкви, переодетый северным оленем. Тео прочесал взглядом помещение. Он искал отлучившуюся от брачного ложа Малютку Воительницу.
Гейб встретился с Эстеллой Бойет и Сомиком Джефферсоном у блюда с сыром и крекерами. Эстелла, художница на седьмом десятке, пришла в костюме Матери-Природы. На ней была просвечивающая мантия, в длинные седые волосы впутаны листики и блестки. Лицо и руки усеяны цветочными лепестками, посаженными на суперклей. Выглядела Эстелла как результат случки Стиви Никс с инсталляцией на «Турнире роз». Спутник ее, блюзмен Сомик, явился в своей обычной кожаной «Федоре», повседневном сером костюме из «акульей кожи», рабочей рубашке и со всегдашним золотым зубом, в середину которого был вправлен осколок рубина. С грифа его слайд-гитары «Нейшнл» на серебряной нити свисал одинокий бубенец.
