— Своди ее в зоопарк, Чарли. Пусть увидит хоть что-нибудь, кроме квартиры. Погуляй с ней.
— Ладно, завтра. Погуляю и покажу ей город, — ответил Чарли.
Он бы так и поступил, если бы не проснулся наутро и не увидел в ежедневнике новое имя — Мэдилин Олби, а под ним цифру один.
Ах да — и таракан сдох.
— Я с тобой погуляю, — сказал Чарли, вправляя Софи в стульчик перед завтраком. — Погуляю, солнышко. Честно. Ты представляешь? Мне дали всего один день.
— Неть. — ответила Софи. — Сок, — добавила она, потому что сидела в стульчике, — значит, пора пить сок.
— И Медведя мне жалко, солнышко, — сказал Чарли, зачесывая ей волосики то туда, то сюда, а потом оставив эту затею вовсе. — Он был хороший таракашка, но его больше нет. Миссис Лин его похоронит. Эта клумба у нее на окне, должно быть, уже переполнена. — Чарли не помнил, есть ли на окне миссис Лин ящик с цветами, но кто он такой, чтоб сомневаться?
Он распахнул телефонную книгу и, к счастью, обнаружил в ней М. Олби — с адресом на Телеграфном холме, идти минут десять. Ни один клиент еще не был так близок, а сточные гарпии не пикали и не казали даже тени уже с полгода. Чарли начинал верить, что вся эта Торговля Смертью у него под контролем. Он даже пристроил большую часть изъятых сосудов. Только вот на сей раз мало времени — это плохо. Очень плохо.
Дом оказался итальянским викторианским особняком на холме под самой Башней Койт — огромной гранитной колонной, которую выстроили в честь пожарных Сан-Франциско, расставшихся с жизнью при исполнении. Хотя утверждали, что выстроили ее, имея в виду сопло брандспойта, почти никто из видевших башню не мог удержаться от сравнений с гигантским пенисом.
Дом Мэдилин Олби, белый параллелепипед с плоской крышей и оранжевыми завитками украшений, увенчанный карнизом с резными херувимами, походил на свадебный торт, пристроенный в мошонке башни.
И теперь, трюхая вверх по мошне Сан-Франциско, Чарли размышлял, как именно будет проникать в дом. Обычно у него было время, он мог дождаться кого-нибудь и тихонько зайти следом либо еще как-нибудь исхитриться, но сегодня у него было только сегодня — войти в дом, найти сосуд и выйти из дома. Он надеялся, что Мэдилин Олби уже умерла. Ему не очень-то нравилось навещать больных. Но перед домом стояла машина со стикером хосписа, и надежды на мертвого клиента расплющились, точно кексик под кувалдой.
Чарли поднялся на крыльцо слева и стал ждать у дверей. А можно самому ее открыть, интересно?
Заметят? Или его особенная «незаметность» распространяется и на предметы, которые он перемещает? Это вряд ли. Но тут дверь распахнулась и на крыльцо вышла женщина — примерно сверстница Чарли.
— Я покурю, — крикнула она кому-то в дом — и не успела закрыть дверь, как Чарли просочился внутрь.
Он оказался в вестибюле; справа увидел то, что первоначально было гостиной. Перед ним — лестница, под ней дверь — в кухню, предположил он. Из гостиной доносились голоса; Чарли выглянул из-за угла и увидел четырех пожилых женщин: они сидели на диванах друг напротив друга. Женщины были в платьях и шляпках — можно подумать, только из церкви; очевидно, явились прощаться с подругой.
— Могла бы и бросить курить, когда мать наверху от рака умирает, — произнесла одна дама, в серых юбке, жакете и такой же шляпке. Украшала даму большая эмалированная брошь в виде коровы — голштинки.
— Ну, она же всегда была упрямой девчонкой, — отозвалась другая, в платье, сшитом, похоже, из той же цветастой ткани, что и обивка дивана.
— Знаете же, как она бегала на свиданки с моим Джимми в Парк Первопроходцев, когда они маленькими были.
— И говорила, что выйдет за него, — сказала третья, похожая на сестру первой.
Дамы рассмеялись — в голосах мешались стервозность и печаль.
— Ну уж не знаю, о чем она думала, — он у меня такой вертихвост, — сказала мамочка.
— Ага, и ушибленный на голову, — добавила сестра.
— Ну да, особенно теперь.
— С тех пор как его машиной переехало, — уточнила сестрица.
— Так разве он сам не выскочил перед машиной? — спросила та дама, что молчала до сих пор.
— Нет, он кинулся прямо под нее, — ответила мамочка.
— Все наркотики. — Она вздохнула.
— Я всегда говорила, что у меня всех по одному — девочка, мальчик и Джимми.
Остальные дамы кивнули. Они уже не впервые об этом, догадался Чарли. Такие пачками покупают открытки с соболезнованиями и всякий раз, когда мимо проезжает «скорая», записывают, что нужно забрать из химчистки черное платье.
— Знаете, Мэдди неважно выглядела, — произнесла дама в сером.
— Ну так она ж умирает, голубушка, это всегда так.
— Наверное. — Еще один вздох.
Звякнул лед в бокалах.
У всех в руках были аккуратные коктейлики. Готовила их явно женщина помоложе, которая сейчас курила на крыльце.
Чарли оглядел комнату — не светится ли что красным? В углу стояло дубовое бюро, в которое ему очень хотелось заглянуть, — но, очевидно, не сейчас. Он метнулся в кухню, где за дубовым столом сидели двое мужчин где-то под сорок или чуть за; они играли в «Эрудит».
— Дженни идет или нет? Ее очередь.
— Она с кем-нибудь из дам могла к матери зайти. Сестра из хосписа впускает их по одной.
— Скорей бы кончилось. Вот так ждать — хуже некуда. Мне домой к семье надо. Тут уже, блин, как-то совсем невмоготу.
Старший протянул руку через стол и положил на фишки брата две крохотные голубые таблетки.
— Это поможет.
— Что это?
— Морфий замедленного действия.
— Правда? — Младший, похоже, встревожился.
— Ты их и не почувствуешь — они просто как бы остроту притупляют. Дженни их принимает уже две недели.
— Это вы поэтому все так хорошо переносите, а я разваливаюсь на куски? Обдолбались мамиными лекарствами?
— Угу.
— Я не принимаю наркотики. А это наркотик. Его не принимают.
Старший брат откинулся на спинку стула.
— Это болеутолитель, Билл. Тебе же больно?
— Нет, я не буду принимать мамины лекарства.
— Как хочешь.
— А если ей понадобятся?
— У нее в комнате морфия хватит, чтоб завалить кадьяка. А если потребуется еще, из хосписа привезут.
Чарли захотелось схватить младшего брата за грудки, хорошенько потрясти и заорать: «Глотай, идиот!» Может, преимущества личного опыта.
Снова и снова он видел одно и то же: родня у смертного одра, от горя и усталости помутились рассудки, туда-сюда по дому скользят призраками друзья, прощаются или бродят так просто: вправе потом сказать, что они там были, — может, тогда сами они будут умирать не в одиночку.
