— И ее с собой возьмем. Брюану очень понравится.
* * *
Из утопленного в стену дверного проема на задах базилики Святого Сердца она смотрела, как двое выносят ее портрет из галереи. Перемещались они по самой середине улицы, как пара согласованных пьяниц, — боком, стараясь, чтобы ребром картина оставалась против ветра. Едва они обогнули первый угол, она сбежала по ступенькам и кинулась через всю площадь в галерею Тео Ван Гога.
— Mon Dieu! — воскликнула она. — Кто этот художник?
Тео Ван Гог оторвался от работы и посмотрел на красивую светлокожую брюнетку в перваншевом платье — похоже, с ней прямо посреди галереи случился оргазм. Хотя он был уверен, что никогда прежде не видел ее, она казалась до странности знакомой.
— Их написал мой брат, — ответил Тео.
— Блистательно! А еще какие-нибудь его работы у вас есть? Я хочу взглянуть.
Шестнадцать. Произносится «Бас-тард»
— О, смотрите — это же великий художник Тулуз-Лотрек в сопровождении какого-то никому не ведомого ублюдка! — воскликнул Аристид Брюан, когда они вошли в тускло освещенное кабаре. Артист был крепок и суроволиц, носил роскошную широкополую шляпу, сапоги на высоком каблуке, как у чистильщиков канализации, черную накидку и ослепительно красный шарф. На две части он состоял из таланта, на три — из манерности, а на пять — из чистого шума. «Свистулька» была его личным кабаре, а Тулуз-Лотрек — любимым художником. Именно поэтому Анри и Люсьен втаскивали сюда синюю ню средь бела дня.
— Когда сломаешь зуб о гальку в пирожке с черной смородиной, — тут же ответил ему Люсьен, — это будет подарок от того самого никому не ведомого засранца!
— О-хо! — вскричал Брюан, будто бы обращаясь к залу, полному гуляк, а не к четверке бухих мясников, что дремали над пивом в углу, и скучающей девице за барной стойкой. — Похоже, мне с первого взгляда удалось не признать Люсьена Лессара, сраного булочника и по временам сраного художника.
Брюан не был особо предвзят к Люсьену. В «Свистульке» все подавалось с гарниром оскорблений. Брюан так надеялся добиться славы. Со всех лучших районов Парижа сюда стекались предприниматели и адвокатура — посидеть на грубых скамьях, потолкаться локтями с нищебродами из рабочих за весьма засаленными столами, послушать обвинения во всех бедах общества от этого анархиста, защитника и певца обездоленных, Аристида Брюана. То был последний писк моды.
Брюан прошагал к ним через все кабаре, а по пути зацепил со столика свою гитару.
Люсьен сел со своего конца картины лицом к хозяину и сказал:
— Хоть одной струной этой штуки брякни, мычащая ты корова, и я забью тебя ею до смерти, а труп твой расчленю струнами. — Его учили не только выдающиеся художники Франции — он не пропускал уроков и самого изощренного ерыкалы Монмартра.
Брюан осклабился, поднес гитару поближе и сделал вид, что бряцает по струнам.
— Принимаю заявки…
Люсьен ухмыльнулся в ответ:
— Два пива с тишиной.
— Очень хорошо, — ответил Брюан. Ни на такт не сбившись, он развернулся на ходу, словно балерун, отложил гитару на ближайший столик и направился к бару.
Через две минуты он уже сидел с ними в кабинке. Все трое рассматривали синюю ню, прислоненную к соседнему столу.
— Давай я у себя повешу, — сказал Брюан. — Люсьен, здесь ее увидит много важных людей. Я повыше повешу, над баром, никому потрогать даже в голову не придет — не достанут. Может, и не купят — жены не дадут такое в дом принести, — но увидят и запомнят твое имя.
— Ее должны видеть, — сказал Анри Люсьену. — А выставку можно и потом. Может, Тео Ван Гог организует, но на это потребуется время. Я ее сам не могу организовать — мне нужно в Брюссель, у нас там выставка с Двадцаткой, а еще я обещал новые афиши «Черному коту» и «Красной мельнице».
— А мне должен карикатуру для «Свистульки», — добавил Брюан. Время от времени он печатал художественный журнал с тем же названием, что и кабаре, и все молодые художники и писатели Монмартра давали ему материалы.
— Ну ладно, — ответил Люсьен. — Только я не знаю, сколько за нее просить.
— А вот продаваться она не должна, — сказал Анри.
— Согласен, — сказал Брюан. — В этом и есть сила кокетки, нет? Пусть ее хотят, но давать не стоит. Пусть дразнит.
— Но мне же продать нужно. — В этом и есть дилемма художника: писать за презренный металл — значит поступаться принципами, но художник, который не продается, — никто.
— Если продастся сейчас, продастся и потом, — ответил Анри. — Ты же хлебом на хлеб зарабатываешь.
— Ладно, ладно. — Люсьен вскинул руки, сдаваясь. — Вешай. Но если кто-то захочет купить, мне надо об этом знать.
— Отлично. — Брюан вскочил с места. — Пойду займу лестницу. Можешь проследить за повешением.
Певец ушел, а Анри прикурил cheroute от деревянной спички и сунулся головой в облако дыма, которое только что выпустил над столом.
— Пока он не вернулся, Люсьен, я должен тебе кое-что сказать. Предупредить.
— Не будь таким зловещим, Анри. Тебе не к лицу.
— Просто штука в том, что Жюльетт… а я тебе все равно помогу ее найти, если ты этого так хочешь, но должен тебя предостеречь. Возможно, тебе вовсе не надо ее отыскивать.
— Но мне надо ее отыскать, Анри. Я без нее как без рук.
— Мне кажется, ты наводишь на ваши с ней отношения романтический флёр. Ты и с нею был без рук.
— Я писал.
— Не в этом суть.
— Суть всегда в этом.
— Она совершенно точно жила с Красовщиком.
— Хочешь сказать, что она тайно была его любовницей? Не может такого быть. Кто позволит любовнице проводить столько времени с другим мужчиной?
— Я говорю только, что у них уговор.
— Он, стало быть, ее сутенер? Ты это мне говоришь? Ты утверждаешь, будто женщина, которую я люблю, — блядь?
— В твоих устах это звучит омерзительно. Да у меня среди лучших друзей бляди.
— Не в этом суть. Она не блядь, и он ей не сутенер. Ты всех вокруг считаешь сутенерами. Потому-то вечно и проигрываешь.
Анри очень любил эту игру — «Угадай кота». Игралась она в бальном зале «Галетной мельницы». Он с компанией друзей (иногда включался и Люсьен) сидели у стены людного танцзала и пытались угадать, кто из мужчин в кабинках — сутенеры, пасущие своих девиц, а кто простые работяги или мерзавцы, старающиеся поживиться сладеньким. Сначала делали ставки, а потом подзывали какого-нибудь вышибалу заведения, и он подтверждал или опровергал гипотезу. Анри почти неизменно проигрывал.
— Не сутенер, — покачал головой Анри. — Я не знаю, кто он ей, но вот чего хочу. Спроси-ка ты себя, что будет, если ты найдешь Жюльетт, а она тебя не признает?
