— Вы не могли бы отвезти меня на Монмартр, месье? — попросила она. — Авеню де Клиши. Мне нужно, чтоб вы подождали, я там кое-что возьму, а потом отвезете меня обратно.
— Нет, это слишком далеко. Уже поздно. Иди домой, девочка.
— Я заплачу.
— Хорошо, двадцать франков.
— Это же грабеж! — И она сделала шаг назад, чтобы получше рассмотреть пирата в фиакре.
— Ну или можем о чем другом договориться, каштаночка моя, — произнес кучер с похотливой ухмылкой, коя выказывала немалые природные способности, если только он не репетировал ее перед зеркалом.
— Значит, я двадцать франков стою? А как насчет побарахтаться прямо у вас в фиакре, и вы мне за это дадите двадцать франков, а потом я найму какого-нибудь кучера с мозгами, он довезет меня за два франка, а остальные я пошлю на Таити, где у меня мама болеет проказой? — Блё приподняла свою очень простенькую серую юбку и дала вознице глянуть на свои лодыжки, облаченные в бурые шерстяные чулки. — Что скажете?
— Двадцать франков? Да за столько я десять девчонок на Пигаль себе раздобуду!
— Мне с самого начала показалось, что вы подозрительно щедры, но что я понимаю? Я же невежественная островитянка, у которой, возможно, никакой проказы-то и нет.
— Отъебись от меня, девочка. Уже поздно.
— Экзотическая красотка с островов. — Дразня его, Блё показала еще чуток лодыжки, по ходу спустив на кучера все мыслимые чары бурого шерстяного чулка. — Бу-ху, — при этом произнесла она, полагая, что на ее месте так же выразилась бы любая экзотическая красотка с островов. И добавила: — Oh là là.
— Я устал. Поеду домой спать, — ответил возница.
— Но ведь вы же сказали, что можем договориться, не я. Сами предложили, — сказала Блё.
— Я тогда еще не проснулся и хорошенько тебя не рассмотрел. И я тогда не знал, что у твоей матушки проказа. Двадцать франков.
— Ладно. — И Блё забралась в фиакр. — Только заплачу я вам, когда вы меня обратно привезете. А теперь — в кабаре «Свистулька» на авеню де Клиши.
Вообще быть женщиной в эти времена — это служить для мужчин вещью, объектом либо насмешек, либо желанья, либо того и другого. Но перемещаться в Париже уж точно гораздо легче красивой брюнеткой в наряде приличной дамы, а не беспризорницей-островитянкой, едва достигшей брачного возраста. Быть может, она и поспешила так рано превратиться, но следовало отвлечь внимание Красовщика от Люсьена, а лучше всего это сделать, лишь убедив его, что она отыскала нового художника, для которого маленькая девочка с Таити стала бы образцовой натурщицей.
Улицы были пустынны, поэтому до подножия Монмартра они доехали всего за полчаса. Тридцать минут стука копыт по брусчатке, запахов угольного дыма, конского навоза, дрожжей от хлебов, вызревавших в пекарнях, чеснока, скисшего вина и мясного жира после вчерашнего ужина, а также навязчивой вони тухлой рыбы и какой-то глубинной зелени, поднимавшейся от Сены вместе с туманом. В глубине фиакра Блё бултыхалась эхом перекатывающейся тыквы, а возница, казалось, исполнен был решимости заехать в каждую колею и наткнуться на каждую выбоину в городе. К концу поездки Блё уже хихикала от нелепости такой поездки. Это и спасло кучеру жизнь.
— Все, приехали, — выкрикнул он, когда они остановились перед темным кабаре. — Двадцать франков.
— Подождите в переулке. — Блё мотнула головой на соседний перекресток, и по ее длинным иссиня-черным волосам скользнула волна. — Заплачу, когда закончу.
— Сейчас, если хочешь, чтоб я тебя дождался.
Блё подумала было все-таки завлечь его в фиакр покувыркаться, а под этим предлогом свернуть ему немытую шею. Само собой, у юной островитянки нет таких чар соблазнительницы, как у Жюльетт, но мужчины свиньи, и всегда можно рассчитывать, что они поддадутся самым низменным своим инстинктам. Именно поэтому она испытывала потребность время от времени убивать кого-нибудь с особой жестокостью. Может, и не стоило так напирать на проказу в самом начале. Не очень хотелось оставлять труп в фиакре, а потом самой ехать через весь город. Это могло привлечь недолжное внимание.
Да, трудно женщине в Париже, а еще труднее — если ты сразу несколько женщин. Блё вздохнула — тяжко и экзистенциально: через полвека вздыхать так станет последним писком парижской моды.
— Половину сейчас, — сказала она, протягивая вознице десятифранковую бумажку. — Остальное — когда вернете меня на бульвар Сен-Жермен. А теперь ждите меня за углом.
Кучер презрительно фыркнул в ответ и остался сидеть, где сидел.
— Ладно, — произнесла она. Туп до того, что даже бояться толком не умеет. Она ему покажет.
Блё подошла к двойным дубовым дверям «Свистульки» и с размаху ударила ногой в середину косяка. Дальнейшее она представляла себе так: двери расколются вокруг замков и распахнутся, ведь, невзирая на миниатюрность ее нынешнего тела, она очень и очень сильна. На самом же деле произошло вот что: двери были закрыты на засов, а под ручки с той стороны была еще продета и цепь, и дубовые доски лишь слегка напружинились, принимая удар, и снова распрямились. Блё оказалась на середине тротуара на заднице. Двери же ничуть не пострадали.
Возница расхохотался. Блё вскочила на ноги и зарычала на него.
— Может, постучать надо было? — предположил возница. — Подожду тебя за углом. — Он щелкнул вожжами, и лошадка его протопала с полквартала и свернула в узкий переулок.
Фрамугу над дверьми — витраж в дубовой раме — с вечера оставили приоткрытой, и Блё внимательно пригляделась к ней. Потом взобралась по двери, ставя ноги на петли, раздвинула щель пошире и скользнула в кабаре головой вперед, а в воздухе сделала сальто и приземлилась на ноги, как кошка, только с юбкой на голове.
— Oh là là, — раздался из темноты мужской голос.
Блё выпутала голову из юбки и тут же сообразила, что ее островитянка не носила штанишек и только что предъявила публике зрелище своей экзотической попы и прочих деталей, не оставлявшее воображению ничего. Дитя это и впрямь невинно.
— Ох, ну ебать-и-красить, — сказала она халдею, очевидно спавшему на полу: он выскочил из-за стойки, как удивленная марионетка, когда услышал ее пинок в дверь, и как раз засвидетельствовал приземление sans culottes.
Парень был молод, и даже в темноте она разглядела, что худ и симпатичен: на один глаз у него ниспадала светлая челка, а красным жилетом своим он напоминал сонного, однакоже дерзкого изгоя.
— Bonsoir, — произнесла Блё, только чтобы не показаться невежливой. Не успел парень глазом моргнуть, как она уже была с ним за стойкой — привстала на цыпочки и, немало удивив его, чопорно поцеловала в губы. Слегка чмокнула вообще-то и тут же выхватила из стеллажа бутылку и три раза быстро ударила по голове. Удивительно — бутылка при этом не разбилась. А вот халдей тут же вполне лишился чувств и принялся истекать на полу кровью из двух ран на черепе. Очарование и соблазнение — прекрасные средства убеждения, но когда времени мало, неумелое, но быстрое сотрясение мозгов на руку девушке гораздо больше.
