Жюльетт кивнула.
— Да, mon amour.
— Кто… что… что же ты такое? — спросил Люсьен.
— Я душа, — ответила Жюльетт.
— И ты… ты делаешь — что?
— Воодушевляю, — сказала она.
И умолкла, чтобы лучше дошло. У обоих художников сделался такой вид, словно их подташнивало — будто их перегрузили информацией, и теперь ее следовало исторгнуть из организмов. Она-то думала, что откроет им свою природу — вот так, после стольких лет секретности, — и ей станет легче, свободнее. Странная штука, но не стало.
— Вам было бы проще, если б я разделась, нет? Я думала об этом, но валяться голой в темной каменоломне, когда вы появитесь, было бы жутковато. Посмотрите на картину Люсьена — она, кстати, очень мила, — а потом говорите что-то. — Она ухмыльнулась, но это не возымело никакого действия. «Вот жопа же ж, — подумала она, — могло бы получиться и лучше».
— Я в смысле, — произнес Люсьен, — что Жюльетт делает, когда тобой не одержима?
— Я и есть Жюльетт.
— Да, это вы уже говорили, — сказал Анри. — Но кто настоящая Жюльетт?
— И когда ты сотрешь ей память и убьешь ее? — добавил Люсьен.
«Жопа! Жопа! Жопа! Громокипящая пылающая жопа всех богов на свете!»
Жюльетт поглубже вдохнула и только потом продолжала:
— С Жюльетт все иначе. Ее не существовало, пока я ее не создала. Я — по-настоящему она, а она — я.
— Так вы ее из воздуха сгустили? — спросил Анри.
— Не совсем. Мне нужно с чего-то начинать. Мясо требуется, иными словами. В морге я нашла тело утопившейся нищенки, вылепила из нее Жюльетт и оживила. Я создала ее для тебя, Люсьен, — это же в точности то, чего ты б захотел. Чтобы она была с тобой, идеальная и только для тебя.
— Нет. — Люсьен тер глаза, будто отгоняя вздымавшуюся мигрень. — Нет.
— Да, Люсьен, мой единственный, мой навсегда, — для тебя.
Вид у него был обеспокоенный.
— Так я, значит, драл утонувшую нищенку из морга?
— И в то же время вы были со мной? — добавил Анри. — Вселённой в Кармен?
Люсьен вскочил на ноги:
— Потаскуха!
— Утопшая, дохлая, двуличная потаскуха! — добавил Анри.
— Погодите, погодите, погодите, — сказала она. — Не одновременно.
— Но Анри встречался с Кармен в то же время, что и я с тобой — в первые разы!
— Не вполне в то же время. Я так не умею. Я могу лишь от одной к другой переходить.
— Так для тебя это как пересадка в поездах? — спросил Люсьен. — Вышла из одного, села в другой.
Жюльетт кивнула:
— Можно и так сказать.
— Но так же говорить — ужасно, — сказал Люсьен. — А что с тем поездом, из которого ты вышла? То есть с телом, из которого переходишь в другое?
— Они продолжают себе жить. Из Камилль Моне я перескакивала к другим десятки раз, туда-обратно.
— Но ты же сама сказала, что у Жюльетт нет другой жизни. Она — ты? Что бывает с Жюльетт, когда ты вселяешься в Кармен?
— Она помногу спит, — ответила Жюльетт.
— Когда вы только появились, Кармен со мной жила много недель кряду, — сказал Анри.
— Я же сказала — помногу.
— А когда ты ушла? — спросил Люсьен. — То есть, когда уехала? И разбила мне сердце? Где ты была тогда?
— Винсент был очень талантлив, — ответила она. — Мне уезжать не хотелось. Но не всегда приходится выбирать.
— Ты уехала из Парижа вслед за Винсентом? Как Жюльетт?
— Да, как она. Жюльетт теперь постоянно должна была находиться где-то рядом — все равно, в каком я теле, — поэтому ей и пришлось уехать самой. Красовщик хотел, чтобы Винсент писал Священной Синью. Мне пришлось. Прости меня.
— А Кармен чуть не умерла, когда вы ее оставили, — уныло произнес Анри.
— Так она и делает. — Люсьен сплюнул. — Берет их, использует, потрошит художника, а потом бросает, и они подыхают, даже не зная, что с ними было. Ты ломаешь художников, надрываешь им душу.
— За все нужно всегда платить, Люсьен, — тихо ответила она, опустив взгляд. Она не рассчитывала, что он станет на нее сердиться. Ей такое просто не пришло в голову, это было обидно. Она не поняла — и обиделась.
— Платить? Такую цену?
— Да, — сказала она. — Считаешь, великое искусство дается просто так? У него есть своя цена, и ее нужно платить.
— И как же ты ее взыщешь за мой портрет тебя? Убьешь этого человека… эту штуку, которую я зову Жюльетт?
Вот теперь она встала — и отвесила ему пощечину, в последнюю секунду сдержав силу удара, чтоб не раздробить скулу.
— Это все он! Это Красовщик решает. Я его рабыня, Люсьен! Я связана с ним, с его властью творить синь. Я делаю то, что он пожелает. Он делает краску, я вдохновляю художника, а потом Красовщик забирает полотно, чтобы сделать еще больше краски. В ней же не только краска, иначе тут и быть не может. Любовь, страсть, жизненная сила, даже боль — в Священной Сини все это есть, и от нее Красовщик живет вечно. Вечно, Люсьен! А без Священной Сини нет и Жюльетт. Нет музы. Без нее я не существую. Потому и делаю то, чего хочет он, и живу сама, а прочие болеют, страдают и умирают из-за нее. — Она уже плакала, она кричала на него сквозь слезы. Он будто бы отпадал от нее, его словно уносило вихрем прочь. — Вот какова цена, и он всегда ее назначает, а я взимаю — но не по своему выбору. Я рабыня.
Люсьен схватил ее за руку и прижал к груди.
— Прости меня.
Она кивнула, неистово, но тут же отвернулась, чтобы он не видел ее лица. Вдруг рядом оказался Тулуз-Лотрек — из нагрудного кармана он выхватил до хруста чистый платок и поднес ей:
— Mademoiselle, s’il vous plaît.
Она взяла, промокнула глаза и носик, всхлипнула в накрахмаленную ткань и отняла у Люсьена руку, дабы вернуть на место прядки волос, прилипшие к лицу. А затем выглянула из-за платка и заметила, что Анри ухмыляется ей во весь рот. Она посмотрела на Люсьена. Тот лыбился тоже.
— Что? — спросила она.
— Ничего, — ответил Люсьен.
— Что? Что? — Что за мерзкие твари, эти мужчины. Да они смеются над ее болью, что ли? Она повернулась к Анри. — Что?
— Ничего, — ответил тот.
— Вы оба мне скалитесь, как полоумные. Я — существо потрясного могущества и божественных свойств. Я — искра вдохновенья, я свет человеческого воображения. Вас, слюнявые мартышки, я возношу от того жалкого поноса, что вы размазывали по камням, к истинному искусству. В ваш мир я несу красоту. Я — сила, я устрашающая муза созиданья. Да я, блядь, богиня!
