— Вот блин, — только и смог выдавить из себя Уилл.
Глава седьмая
«Лапийон» — это по-французски бабочка. А еще так называется блестящий банкетный зал, где проходит главное событие праздника встречи выпускников. Само заведение располагается в Вестборо, совсем рядом с Трассой-9, в колоссальном здании, которое было построено как ночной клуб, но такого статуса не выдержало и в конечном итоге стало использоваться для проведения свадеб, студенческих балов и праздников встречи выпускников. Интерьер зала представлял собой каскад белых огней так головокружительно украшавших стены, как будто некий дьявольски амбициозный паук-электрик там их развесил. Были там, понятное дело, и бабочки, но ни одной настоящей среди них не обитало.
Уилл прорвался в двойные двери «Папийона» через считанные минуты после того, как часы пробили восемь вечера. Одна из створок при этом с такой силой врезалась в стену, что вставленное в нее стекло дало трещину. Уилл едва это заметил и уж совершенно определенно не стал по этому поводу переживать. Мало того, если кого-то в банкетном зале и возмутило подобное бесчинство, привлекать внимание Уилла к разбитому стеклу этот кто-то не стал.
Все смешалось в голове у Уилла. Кончики его пальцев покалывало от осязаемого сомнения, как будто каждый его нерв не сомневался в том, что стоит только Уиллу чего-либо в одну секунду коснуться, как в следующую же секунду этот предмет исчезнет, а если не исчезнет, то по крайней мере поменяет облик. Изменится.
Точно так же, как изменилась жизнь Уилла. Его мир. Его друзья и его прошлое.
Прорываясь через фойе зала, Уилл ощущал слабость, а колени его дрожали. Глаза горели от слез и слишком долгого вглядывания в останки своей истории — в альбом средней школы Истборо, в собственную адресную книгу и в разнообразные фотографии. Уилл пересмотрел великое множество фотографий — в альбомах, в рамках, во всевозможных коробках, где содержались и другие артефакты, сохранившиеся со времен, проведенных им в средней школе.
Официантка, направлявшаяся в главный банкетный зал, остановилась и нервно воззрилась на Уилла, пока он, застыв на месте, поднял кулак и трижды стремительно ударил себя по черепу. Затем глаза его закрылись. Сам того не поняв, Уилл остановился в своем движении и разочарованно заскрипел зубами.
Все его тело отчаянно содрогалось.
Смещение. Колода снова тасуется. Самоубийственный король. Червонный валет. Долбаный туз пик.
Похороны Майка Лейбо. Кейтлин — королева праздника встречи выпускников. Эшли меняется — меняется прямо перед Уиллом. Радостные искорки исчезают из ее глаз, а ее дети стираются из этой проклятой Богом вселенной — и каким таким дьяволом все это происходит? Только он один знал, как это происходило. Единственным способом, каким это вообще могло происходить.
В голове у Уилла крепко сидят якоря, такие вещи, избавиться от которых его сознание просто не в состоянии. Он сам эти якоря не отпустит. Неделю тому назад Уилл получил электронную почту от Майка Лейбо. Он держал на своих руках близняшек — дочек Эшли и Эрика. Мысли мешаются у него в голове, совсем как у пьяного, который теряет нить собственного рассказа. Примерно так же совершенно обычное слово может показаться сущей тарабарщиной, если на него слишком долго смотреть. Прошлое пытается поглотить эти якоря, жуткий, бурлящий океан воспоминаний пробует всосать их и тем самым устранить навеки, но Уилл просто не может этого допустить.
Карты тасуются. Но Уилл все же проткнул колоду одним из якорей. Этим он занимался всю вторую половину дня, мысленно отслеживая воспоминания, имеющие двойной курс. Старые воспоминания, первоначальные, постепенно стираются, но они по-прежнему там остаются. Если Уилл сосредоточится, он сможет перевести их в визуальную форму… по крайней мере частично. Здесь фрагмент, там лоскут.
Уилл понимал, что просто обязан что-то сделать с этими воспоминаниями, прежде чем они окончательно сотрутся.
Другие вещи он помнил идеально. Мысленно Уилл по-прежнему видел темные, точащие соски Дори Шнелль и истертый переплет красной кожи «Темных даров», книги Годе. Он видел ту проклятую книгу, ту свечу и все то, что было дальше, связанное с Брайаном, Дори и магией. Все эти воспоминания Уилл запер у себя в голове — эту мрачную тайну, отягощенную еще более черными эмоциями, он заставил себя забыть.
Но теперь заклятие разлетелось вдребезги. Уилл все вспомнил. Кто-то менял прошлое, коверкая его разум и воспоминания, и этот кто-то также разбил заклятие, которое Уилл сам на себя наложил.
Магия. Уилл заскрипел зубами, якорем приковывая себя к «здесь и сейчас». Одна рука невольно взлетела, и ему на какое-то время пришлось опереться о стену. Белые огни мелькали вокруг как светляки.
Уилл испустил что-то отдаленно похожее на хрип грустного веселья, но гораздо больше — резкой досады. То, что он сам с собой проделал, казалось почти забавным. Заставив свое сознание забыть фрагменты своего прошлого, Уилл стал излишне чувствителен к теме магии. Он стал совсем как проклятый Гудини. Работая в «Трибьюн», Уилл развенчивал все и вся, что хотя бы отдаленно напоминало магию — от медиумов до фокусников. Он украшал свою квартиру изображениями старого доброго Гарри Гудини главного разоблачителя. Такой вещи, как магия, попросту не существовало.
Хотя она, понятное дело, никуда не девалась.
— Уилл?
Все тело Уилла задрожало, пока он мысленно цеплялся за те якоря. Затем глаза его раскрылись, и мир снова вплыл в фокус. Уилл был внутри «Папийона». Из главного зала к нему вытекала музыка от диск-жокея — какая-то песня Дженнифер Лопес. Со всех сторон его окружали бабочки и белые огни. Неподалеку стояли официантка и человек во фраке — надо думать, распорядитель или еще кто-то в таком роде. В тазах у официантки читался легкий испуг, но также озабоченность. В глазах у мужчины было выражено откровенное неодобрение. Он явно подумывал вызвать полицию, догадался Уилл.
— Уилл, — снова позвал кто-то.
Руки его дрожали, пока Уилл поворачивался. Дверь в мужской туалет была от него в десяти футах. Ник Акоста только что вышел оттуда и обнаружил его стоящим здесь, в фойе, по-прежнему совершенно неуместно облаченным в фуфайку «Ред Соке» и синие джинсы, одежду, в которой Уилл ранее был на футбольном матче. Сам Ник носил прекрасно пошитый коричневый костюм и темно-красный галстук. Из-за этого галстука Уиллу вдруг показалось, будто некий хирург разрезал Ника и ушел прочь в самой середине операции. Уилл мог только представить, какими красными были, должно быть, его глаза, какие тяжелые под ними висели мешки.
— А что, я как-то не так одет? — спросил Уилл, ясно слыша в своем голосе истерические нотки, но не в силах ничего с этим поделать. — Как думаешь, Никки?
Во взгляде Ника была такая печаль, что Уилл не смог ее вынести. Он отвернулся. Ник подошел, чтобы положить участливую руку ему на плечо, но Уилл стряхнул руку Ника и направился в главный зал. Он слышал, как распорядитель что-то злобно кричит Нику, а Ник кратко клянется позаботиться об Уилле, вывести его из «Папийона», как будто он здесь что-то такое разрушил.
