– Прошу прощения! – сказал он в спину, но фигура не шелохнулась. – Полиция, сударыня! Вы меня слышите? – Никакой реакции.
Роман медленно двинулся к ней, не опуская ружья. Он подошел почти вплотную и уже протянул руку, чтобы тронуть женщину за плечо, когда та обернулась. Это оказалась сухонькая старушка. Она некоторое время молча рассматривала Романа, щуря увеличенные глаза из-под стекол старомодных круглых очков.
– Послушайте, сударыня… – сказал Роман.
– А-а-а-а-а-а! – вдруг завопила старушка, безостановочно наращивая звук. По виду в этом божьем одуванчике совсем нельзя было предположить этакой силы.
– А? Что?.. Тихо! – гаркнул Роман, и старушка разом замолкла, выжидательно поглядывая на Романа.
– Да что ж вы так орете, бабуся?
– Вы меня напугали! Что вы делаете в моей квартире?
– Я полицейский, – ответил Роман и достал левой рукой удостоверение. – Дверь была не заперта, и я вошел. Я пытался вас позвать, так вы не отзываетесь.
– С годами я стала плохо слышать, – поджав губы, с достоинством сказала старушка. – Ну не то чтобы всегда… Вас-то я слышу прекрасно… Но когда задумаюсь… Это ведь у вас в руках ружье?
– Да.
– Я так и подумала. Зачем вы в меня целитесь?
– О, простите… – Роман опустил ружье. – Просто у меня на нем фонарик… А почему у вас так темно?
– Вы что, не видите, в каком квартале мы живем, молодой человек? Свет в окне может привлечь внимание. А ведь я помню этот район совсем другим… Подождите минутку.
Старушка плотно запахнула штору, подошла к столу и, чиркнув спичкой, зажгла стоявшую там керосинку. Тусклый желтый свет слегка разогнал сумрак.
– Присаживайтесь, – чопорно сказала старушка и приглашающе махнула рукой на стул.
Роман выключил фонарь, прислонил ружье к столу, и сел на скрипучий стул. Старушка села напротив.
– Здесь теперь редко можно увидеть полицейских, – сказала она. – Временами они приезжают толпой на больших грузовиках, бегают с ружьями и кого-то ловят, но от этого нет никакого толку. Когда они уезжают, все остается по-прежнему. Во времена моей молодости было не так. Полицию уважали, и она не зря получала зарплату. Можно было без опаски выйти на улицу вечером… Даже ночью можно было… Представляете?
– С трудом.
– Вы здесь тоже с толпой на грузовиках? Я смотрела на улицу, там не видно никаких мигалок…
– Нет, я здесь один.
– Хм, есть еще в полиции храбрые люди… Вожена, – без всякого перехода сказала старушка, и Роман не сразу сообразил, что она представилась.
– Роман, – представился он и снова полез за удостоверением, чтобы дать на него посмотреть старушке при свете, но она отмахнулась от документа рукой, как от надоедливой мухи.
– Что мне эта твоя карточка… – легко перескочила старушка на «ты». – Говори уж, зачем приехал, один, да на ночь глядя. Не нас же проведать тебя государство послало… Никак, дело какое важное?
– Да, я хотел бы задать вам несколько вопросов… Вам знакомо имя Патриция, Патриция Кулота?
– У наш гошти, Бошена? – послышался вдруг шепелявый голос от стеллажей.
Роман обернулся и увидел выходящего к столу старичка. Был он костистым и долговязым, с лысой как полено макушкой, только по краям которой, как полупрозрачная аура, вздымались редкие белые волосики. Дополняли картину длинная борода, из-за которой и рубашки-то не было видно, и серые кальсоны с завязочками у колен. Роман приподнялся на стуле, но старичок махнул рукой:
– Шидите, шидите… – Он почмокал беззубым ртом. – Я прошу ишвинить меня ша внешний вид… – старичок дернул себя за кальсон, – прошто я никак не предполагал, што у наш шегодня будут гошти…
– Это мой муж, – объяснила старушка Роману. – А это Роман, он из полиции.
– Ошень приятно, ошень… – закивал головой старичок. – А то я, пришнаться, даше швонка не ушлышал…
Старушка как-то странно хекнула и сделала Роману большие глаза, но не по годам востроглазый дедка все уловил:
– Или ты, Бошена, опять дверь шапереть шабыла? Подведешь ты наш когда-нибудь под монаштырь…
– Да я только ведро выбросить вышла, – виновато сказал старушка. – Тебя будить не хотела… а обратно пошла, и запамятовала… И потом, старый, в наши-то с тобой годы бояться…
– И то верно, – вздохнул старичок. – Нам-то уш шегош… Швое прошили… Но вше-таки..
– Тут вот господин из полиции про Патрицию спрашивает, – ловко сменила тему старушка..
– Так вы ее знали? – Роман поглядел поочередно, на старичка и старушку.
– Знали, знали, чего же не знать-то – сказала старушка. – Она здесь, в этой квартире жила, соседка наша. А потом в командировку поехала. А на следующий день война… Так и не вернулась, пропала. Ни письма, ничего. И вещи все здесь так и остались.
– Да, пропала, горемышная… – подтвердил дедка.
– Пропала до войны… – Роман нахмурился. – А фото ее у вас найдется?
– Долшно быть, долшно быть! – затрындел старичок и, подойдя к одному из стеллажей, зашуршался книгами.
– По нашим сведениям, у нее не было родственников, – сказал Роман.
– Да, сирота она, – ответила старушка.
– Вош! Фошо ее! – победно провозгласил сзади старичок и, подойдя к столу, положил раскрытый альбом.
Роман посмотрел. Там среди фотографий старичка со старушкой была одна, где рядом с ними на фоне рождественской елки стояла полноватая черноволосая девушка с живым взглядом.
– Сейшаш еше поишу, – пообещал старичок и, подойдя к стеллажу за спиной Романа, снова начал перебирать книги.
– Можно я это фото возьму? – спросил Роман.
– Берите, раз нужно, – разрешила старушка.
– Вот вы сказали, что родственников у нее не было… – Роман помедлил. – А муж?
– Какой муж? – удивилась старушка.
– По нашей информации, она незадолго перед войной вышла замуж, взяла фамилию мужа, Наволод. Горемысл Наволод.
– Патриция, замуж? – Глаза старушки стали почти такими же круглыми, как очки. – Да что-то вы там у себя напутали. Не было такого, уж мы-то бы знали… Были у нее, конечно, ухажеры, не без этого, девушка она была веселая… Но замуж не торопилась. Так и говорила: сначала, мол, карьера. В строительной фирме она работала… Секретарем-референтом. Повышения ждала…
– Да, дела… – пробормотал Роман.
– А что это вы ею вдруг так заинтересовались? – спросил старичок из-за спины. – Следы ее отыскались, или еще что?
Что-то словно кольнуло Романа острой тревогой от этого невинного вопроса. Затрещал внутренний, тревожный колокольчик, и наконец он понял: не сам вопрос, а то, как он был задан. Старичок почему-то перестал шамкать.
