Здесь голые каменные стены. Тусклая лампочка без абажура над потолком. Несколько человек в странных хламидах стоят вокруг обнаженного тела, распростертого на каменном постаменте. Все это напоминает дешевую балаганную постановку, но пробирает, скорее всего из-за пения. Допотопная запись много обрезает в частотах, но горловой напев слышен и тревожен. Самое странное, что никто из находящихся в комнате не обращает на солдат никакого внимания. Никто даже не обернулся, пение продолжается, бубнит речитативы высокий пожилой мужик в хламиде. Впрочем, офицер быстро находит способ привлечь внимание – мужик в самой богатой хламиде получает прикладом по спине и падает на колени. Круг разорвался, пение начинает стихать, и люди в хламидах растерянно осматриваются вокруг. Камера двигается, – оператор выбирает более удобный ракурс. «К стене, суки! Все к стене!» – кричит офицер. Люди из разорванного круга еще некоторое время оглядываются, а потом один из них с протяжным отчаянным криком бросается на ближайшего солдата. Короткая, от живота, очередь. Здесь, в закрытой сводчатой комнате, этого делать не стоило – пули идут насквозь и по помещению визжит рикошет. Кто-то за пределами видимости болезненно вскрикивает. Все, кого видно в кадре, съеживаются и гнутся к полу, некоторые зажимают уши, но положение самой камеры не меняется (Роман почувствовал уважение к неизвестному оператору).
И в этот момент уже все, кто был в круге, бросаются на солдат. Это чистое безумие – солдат намного больше, впрочем, стрелять они теперь не рискуют, работают стволами и окованными прикладами. Завязывается свалка. Исход ее уже заранее понятен, но вдруг раздается лопающийся стеклянный звук и на экране наступает полная темнота.
«Черт, лампу разбили, гниды. – Это голос офицера. – Не упустите никого!» На экране снова свет – фонарик офицера выхватывает из темноты продолжающуюся возню. Но это длится только момент. В кадре на границе луча от фонарика стремительно пролетает какая-то смутная большая тень, и единственный источник света в помещении вдруг взлетает к потолку, луч мечется во все стороны, падает вниз и гаснет. Опять темнота. А потом со старой записи на всех, кто сидел перед экраном, обрушивается крик. Это не ярость и даже не испуг, это только боль, абсолютная всепоглощающая боль в чистом виде. Этот крик скоро тонет с каким-то булькающим звуком. И на фоне абсолютно черного экрана слышны только какие-то глухие влажные шлепки. Кто-то севшим испуганным голосом произносит в темноте: «мама». Снова крик, а потом кто-то истошно вопит: «Кто? Кто?!» И после этого начинается стрельба. В темноте эффект от стрельбы из автомата стробоскопический, ритмичная, почти мгновенная смена яркого света и тьмы. Это, озираясь, стреляет один из солдат с задранным к потолку автоматом, ему уже плевать на возможные рикошеты, и Роман его не винит. А оператор, это невероятно, по-прежнему осмысленно снимает.
В мерцающем кадре видно, как мечутся по комнате силуэты людей, мимо одного из них опять проскакивает что-то, и человек ломается, складываясь напополам. Из-за вспышек выстрелов движения у людей ненастоящие, дерганые, рваные, как в кукольном мультфильме. Теперь стреляют уже все, у кого есть оружие, объектив мечется, пытаясь поймать в кадр, кого же выцеливают солдаты, но не удается. Вот падает на пустой алтарь случайный солдат, попавший под пули своих. Вот пролетает чья-то оторванная рука. Вот с бессмысленным взглядом, спотыкаясь, идет на камеру полувыпотрошенный человек в накидке, зажимая руками выпадающие внутренности. Все не то. Только с каждой секундой все меньше автоматов стреляет и все меньше людей кричат. Потом изображение на экране затряслось и перевернулось, Роман понял, что камера упала на пол. Упала неудачно, объективом в угол, поэтому ничего уже не видно, только старые камни стены рельефно высвечивались из темноты при выстрелах. Но это недолго, выстрелы скоро прекратились. И все, темнота.
Полковник нажал на кнопку проектора, и экран выключился.
– Больше на этой пленке ничего нет. Камера исправно засняла все до конца, но там только еще десять минут темноты.
– Что это за пленка? – спросил Рагоза.
– Минутку терпения, – полковник снова нажал на пульт. – Следующая запись – съемка другого оператора, но место действия – тот же поселок, то же время. Прошу.
Экран снова оживает. Все те же старые цвета, то же время года и та же местность, только снято с другого места. Роман узнает тот самый поселок, что они видели на первой пленке, но знакомый дом теперь справа, метрах в ста пятидесяти примерно. Снимали, видимо, позднее, солнце уже почти село, и все вокруг намного сумеречнее.
«Общий план давай», – говорит кто-то, видимо, оператору. Картинка еще некоторое время держится без изменений, а потом из поселка доносится стрельба. Несколько коротких очередей и сухие одиночные выстрелы. «Вон туда! Тот дом!» – и камера фокусируется на доме с первой пленки, стреляют внутри, вспыхивают отсветы в окнах, и это заметно с потемневшей улицы. Потом звон стекла, в доме на втором этаже вылетает окно, какая-то неясная фигура вываливается оттуда клубком, переворачивается через себя и стремительно несется к лесу. «Снимай, снимай!» Камера ведет несущуюся на четырех конечностях фигуру.
Полковник щелкнул кнопкой, и изображение застопорилось:
– Это лучшее изображение из тех, что у нас есть.
Роман поглядел на застывший кадр, но мало что смог понять. Какая-то сгорбленная безволосая образина… Качество пленки неважное, да и далековато все же. Словно поняв его, полковник пускает пленку в замедленном режиме. Теперь видно отчетливей, это нечто среднее между зверем и человеком, похож на оборотня в промежуточной стадии превращения, но не оборотень, конечно. Те во время преобразования не то что бегать, вообще ни на что неспособны – только кататься да от боли выть. Полковник снова пускает пленку в нормальном режиме. Тварь мчится к опушке леса, а потом откуда-то из-за спины оператора по ней начинает лупить тяжелый пулемет. Раскатистое «ду-ду-ду-ду» – и к лесу несутся красные полоски трассеров. Одна из них вроде пересекается с бегущей тварью, та кувыркается через голову, но поднимается и, почти не сбавляя темпа, уходит в густой подлесок.
«Черт, упустили», – говорит кто-то. Камера поворачивается, и становится видно двоих в офицерской форме, а чуть поодаль, на дороге, ведущей к поселку, стоит бронетранспортер и в кузове солдат с ДШК. Видимо, он палил. «Вроде попал!» – кричит он кому-то, глядя почти в камеру. И один из офицеров: «Если попал, далеко не уйдет. Нужно прочесать подлесок».
Полковник снова остановил пленку, и экран погас.
– Это весь материал, на котором можно видеть интересующий нас объект. – Он откинулся на спинку своего кресла. – Есть еще съемки, сделанные позднее в подвале, но ничего любопытного там нет. Все то же самое можно увидеть в любой мясницкой лавке.
– Что все это значит? – спросил Роман.
– То, что вы видите, это заключительная фаза операции, которую СНБ – тогда еще МГБ – проводило в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году. Началась эта история двумя годами раньше, когда МГБ вышло на след очень хорошо законспирированной организации, исповедовавшей некое учение с мистическим уклоном. Вышли, надо признаться, совершенно случайно, копая совсем по другому делу, но заинтересовались всерьез. Как вы знаете, в то время в стране даже вполне традиционные религии были в загоне. Существование вампиров и прочих нелюдей официальная пропаганда называла атавистическими суевериями, благо тогда их в стране, да и во всем мире практически повывели… А тут оказалось, что у нас неопределенное время действует целая организация, о которой те, кому по роду деятельности положено знать, и слыхом не слыхивали. Переполох поднялся нешуточный, кое-кто из тогдашнего руководства получил по шапке… Впрочем, это для нашего разговора несущественно.
