— Он никогда ничего не пишет, — громко и ворчливо сказали с «камчатки». — У него голова, как дом советов. Ну, вы и учудили, Ирина Павловна!
— Сядь ты, Зинка, — услышала Ирина другой голос, на этот раз со стороны окна. — Гур сам разберётся.
Всё было как-то не так. Не в ту сторону. Неправильно. Нет, ни о каком нарушении дисциплины и речи не шло. Группа вела себя необычайно, удивительно спокойно. Просто Ирина мгновенно ощутила стену между собой и ребятами. Стена эта была пока в некотором смысле прозрачной, но явно могла стать бесповоротно непроницаемой от одного-единственного слова. Этого… молодого человека, которого она… выгнала? Нет. Он сам ушёл. Решил, что так будет верно, и ушёл. Ирина поняла, что нечаянно – нечаянно ли? — нарушила какой-то неписаный школьный закон и что ей это нарушение простили только условно. До тех пор, пока этот самый Гур не поставит в этой истории точку.
Атмосфера на уроке сделалась хуже любой громкой обструкции. Группа, кажется, даже не задумавшись ни на мгновение, целиком и полностью встала на сторону «изгнанника». Все – против неё. Ах, так?!
Звонок прозвенел, как трубный глас избавления. Не помня себя, Ирина, из последних сил сдерживая слёзы, выскочила из кабинета и помчалась в учительскую. Там, забившись в угол у подоконника высокого, в четыре перекрестия, окна, выходившего во внутренний двор, Ирина трясущимися руками достала журнал учебных планов и попыталась сделать вид, что ужасно увлечена внесением записей. На подсевшую рядом пожилую заведующую учебной частью – ох, какой же предмет она ведёт? Ах, да. Математику, — Ирина даже не посмотрела.
— Что случилось, Ирина Павловна? — участливо спросила завуч. — На вас лица нет. Вы же в девятой «А» вели, разве нет?
Ирина кивнула, продолжая писать в журнале. И вдруг, бросив карандаш, посмотрела на коллегу:
— Я, кажется… Я Гурьева выгнала, — выпалила Ирина.
Она уже предполагала, что реакция на её заявление будет достаточно резкой. Но – не такой.
— Гурьева?!? — завуч, кажется, даже слегка отодвинулась вместе со стулом.
Ирина быстро-быстро закивала и уткнулась носом в платок.
— Не может быть, — завуч смотрела на Ирину так, словно перед ней сидела не молоденькая учительница литературы, а некая неведомая науке зверушка. — Гурьева?! Что произошло? Рассказывайте, рассказывайте!
— У него тетрадки не было, я… — Ирина поняла, что оправдания не имеют смысла, и умолкла на полуслове.
— А вас что, разве не предупредил Иван Корнеевич? — удивилась завуч.
— О чём?! — Ирине даже плакать расхотелось.
— Это же Гурьев, — завуч покачала головой и вдруг улыбнулась. — Голубушка, это последний человек в нашей школе, с которым следует ссориться, тем более – по таким пустякам. А может, и не только в школе, — добавила она задумчиво. И доверительно наклонилась к Ирине. — Не переживайте, Ирина Павловна. Гур… Гурьев, я думаю, всё понял правильно.
— Что?! — ещё больше изумилась Ирина.
— Что вы погорячились. Яков никогда не пишет на уроках, только контрольные работы и сочинения. Это удивительный юноша, у вас ещё будет возможность в этом удостовериться.
— Вы хотите сказать?!
— Потрясающая, феноменальная память. Любую прочитанную книгу воспроизводит наизусть с любого места с точностью до запятой. Никогда не забывает ни одного слова из сказанного при нём. Никакая стенография не требуется.
— Как?!?
— Если бы кто-нибудь мог вразумительно на этот вопрос ответить, — завуч покачала головой и вздохнула. — Я бы сама в жизни не поверила, если бы не имела возможность наблюдать всё своими собственными глазами на протяжении многих лет. И знаете, голубушка, — ведь не просто механически помнит. А… Удивительно. Удивительно!
— Как такое возможно?! — потрясённо прошептала Ирина. — Неужели?!
— Удивительный, просто удивительный молодой человек. Ну, и кроме этого… Одним словом, погорячились вы, дорогуша. Ну, ничего. Всё образуется.
— Вы так думаете?
— Абсолютно уверена, — снова улыбнулась завуч.
— И… что мне делать?
— Ничего, — завуч пожала плечами. — Ничего, дорогая. Он всё сделает сам.
Гурьев вошёл в класс, где его тут же окружили ребята. Он уселся на парту, улыбнулся:
— Ну, как всё прошло?
— Гур!
— Ясно, — он кивнул и громко щёлкнул в воздухе пальцами, — словно выстрелил. — Огромная просьба ко всем. Пожалуйста, никаких демонстраций и баталий. Вот совершенно. Договорились?
— Гур, да мы её…
— Нет.
— Ой, — тихо сказала Зина и прижала кулачки к заалевшим щекам. — Ребята… Гур влюбился!
Группа восторженно взревела, а Гурьев обескураженно развёл руками и состроил обречённую мину – дескать, с кем не бывает.
Уроки закончились. Ирина вышла на школьное крыльцо и замерла, не зная, что делать дальше – на перилах прямо перед ней сидел Гурьев и задумчиво сжимал в зубах травинку. Увидев Ирину, он соскочил – нет, не соскочил, а как-то просто вдруг оказался на земле, прямо перед ней. Травинка из его рта исчезла бесследно – Ирина готова была дать руку на отсечение, что не видела, как и когда это произошло:
— Я хотел попросить у вас прощения, Ирина Павловна. Пожалуйста, не сердитесь. Хорошо?
Ирина опешила. Он извинялся перед ней, как мудрый взрослый перед взбалмошным, капризным ребёнком. Конечно, я идиотка, подумала Ирина, но ведь не до такой же степени?!
— Вы не должны извиняться. А я на вас вовсе не сержусь. Это… недоразумение.
— Значит, оно уже улажено, — он кивнул.
— А ваши… друзья? — осторожно наступила на зыбкую почву Ирина. — Они с вами согласны?
— Конечно.
— А ты… А Вы, вообще, кто? — Ирина вдруг смешалась. — Я просто не понимаю…
— Я Гурьев.
— Это что, должность такая? — Ирина почти непроизвольно улыбнулась.
— Так вышло, — Гурьев развёл руками и тоже улыбнулся. — Можете говорить мне «ты», если вам хочется. Моё самолюбие совершено от этого не пострадает. Давайте сюда ваш портфель, он даже на вид тяжеленный.
— Вот ещё выду…
В следующий миг сильные и нежные мужские руки взяли её за локти. И опять Ирина не поняла, каким образом, — но портфель уже перекочевал к Гурьеву. Чувствуя, как неудержимо заливается краской, Ирина постаралась, как могла, поскорее отогнать от себя восхитительное, горячей волной по всему телу, чувство от прикосновения мужских рук. Сильных и нежных.
Ирина разглядывала его во все глаза. Какой высокий, подумала она. А ведь вырастет ещё, наверное. Что же это на нём за одежда?
Гурьев был одет действительно так… Шевиотовые тёмно-синие брюки, о стрелки на которых можно было шутя порезаться, начищенные до нестерпимого блеска туфли – или ботинки? — Ирина не поняла; рубашка без ворота и куртка – кожаная, явно ужасно удобная – даже на вид, с прорезными простроченными карманами и странной, змееподобной металлической застёжкой. Кажется, это зовётся «молнией», вспомнила Ирина.
[98]
Как у лётчиков на фотоснимках в газете.
