— Яшенька…
— Тебе трудно называть меня, как я прошу?
— Нет. Но… Тебе не нравится твоё имя?
— Просто все, кто мне дороги, зовут меня – Гур. И мне это нравится.
— Ладно. Хорошо. И я буду. А кто научил тебя… так целоваться?
— Как?
— Вот… так.
— Долгая история.
— Ну и ладно. Не говори, если не хочешь, — Ирина вздохнула. Ей очень хотелось его спросить, но, конечно же, не решилась.
Зато он сделал это сам:
— Были, Ириша. В ответ на твой невысказанный вопрос.
Это было сказано так… Без бахвальства, понятного и извинительного в его возрасте. Во всяком случае, Ирина была готова извинить ему это. И не только это. Но – так?! Она онемела.
— И? — ревниво спросила, стараясь, чтобы прозвучало кокетливо. Она догадывалась уже, пусть и не очень твёрдо, что Гурьев понимает гораздо больше, чем следует понимать мальчику… юноше шестнадцати лет. Гораздо, гораздо больше. Просто не собиралась так уж легко сдаваться. — Много?
— Нет. Дело не в количестве и не в разах, Ириша, — и, увидев, как она заливается краской, обнял её за плечи: – А ты?
— Что – я? — изумилась Ирина, не делая, впрочем, никакой попытки высвободиться.
— Ты – была?
— Я?! Где?
— Не где, а с кем.
— Я? Ты хочешь… Ты имеешь ввиду… С мужчиной?!
— Нет, — Гурьев смотрел на неё без тени улыбки. — С женщиной.
Ирина глядела на него, слыша, как пульс гулко стучит у неё в висках. А Гурьев засмеялся – тихо, ласково, совсем-совсем не обидно. И вдруг привлёк её к себе:
— Ты сама девчонка ещё, — с какой-то странной, невероятной нежностью проговорил Гурьев. Ну, не может, не может мальчик так чувствовать, ужаснулась Ирина. Так не бывает просто! — Да тебе самой ещё впору за партой сидеть.
Ирина положила голову ему на плечо:
— Да. Это точно. Я полная идиотка. Надо же придумать такое – с собственным учеником! Я совершенно рехнулась, слышишь, Гур, это же…
Он не дал Ирине закончить тираду, закрыв ей рот поцелуем. И снова – её пальцы в его волосах, её лёгкое, прерывающееся дыхание, от звука которого сладко сжимается сердце.
— Ты представляешь, что будет, когда в школе про нас узнают?
— Ничего.
— Но они же узнают.
— Пускай.
— Они всегда всё узнают. Я не могу не смотреть на тебя. Мне очень нравится смотреть на тебя, очень!
— Я тебя люблю.
— Не надо, — шёпотом, краснея опять, проговорила Ирина.
— Не надо – что?
— Не надо… Так часто. А то я… привыкну.
— Привыкай, — Гурьев наклонился к ней и легко дотронулся губами до её губ. — Привыкай, потому что так правильно.
— Когда я тебе надоем, скажи мне сразу. Ладно? Пожалуйста. Я просто не переношу, когда врут и изворачиваются.
— Не говори, пожалуйста, глупостей, — его рука легла Ирине на затылок, и она почувствовала, как ноги делаются ватными и горячими.
— Это не глупости. Я просто хочу… Я хочу, чтобы не было никаких недомолвок, никакого притворства, я боюсь этого больше всего, понимаешь?
— Да. И, тем не менее, это глупости.
— Глупости?
— Конечно.
— Значит, я глупая.
Господи, Господи, подумала Ирина. Господи Боже мой, Гур, если бы ты знал, как здорово быть глупой, — с тобой. Только с тобой, понимаешь? Слушать тебя и понимать, какая я дура невозможная, и от счастья становиться еще глупее…
— Ты и вправду у меня дурочка, Иришка, — Гурьев погладил девушку по волосам и улыбнулся.
— У тебя?!
— У меня.
— Действительно, — Ирина вздохнула и опустила голову. — Действительно. Я совершенная дурочка, но мне ни капельки не стыдно. Это оттого, что я…
— Что ты – у меня. И это здорово.
— Ты думаешь?
— Уверен. Вот совершенно.
Какой ужас, подумала Ирина без всякого страха. Какой ужас. Как могло со мной такое произойти? А с ним? Неужели это всё не сон?!
Раскатистый перезвон трамваев сделался реже. Словно истончился, подобно апрельскому утреннему ледку на поверхности луж. Ирина поднялась со скамейки, поправила юбку:
— Проводи меня до остановки, поздно… У меня завтра первый урок.
— Почему только до остановки?
— Так… Тебе же ещё домой ехать.
— Рассказывай.
— Что?
— Ира, — Гурьев покачал головой. — Рассказывай. Я весь – внимание.
— Гур!
— Я уже шестнадцать лет Гур. Давай-давай, говори, зайчишка.
— Я не зайчишка. Я же не за себя… Ох!
— Ну, продолжай, продолжай. Зайчишка.
— Ладно, — у Ирины вырвался долгий вздох. — У нас сосед есть такой, Колька Силков. Настоящий бандит. Всё время с финкой ходит. Его даже участковый милиционер побаивается!
— Ай-яй-яй, — Гурьев прищёлкнул пальцами в воздухе – так неожиданно громко, что Ирина непроизвольно вздрогнула. — С финкой, да? Какой кошмар. Просто с ума сойти.
— Не паясничай. Он действительно бандит. У него шайка целая…
— Час от часу не легче, — Гурьев всплеснул руками. — Ещё и шайка. И что?
— Он… поклялся, что никого ко мне не подпустит. И не подпускает! Как будто я его собственность!
— Кошмар, кошма-а-а-р, — Гурьев широко раскрыл глаза и прижал тыльную сторону ладони ко рту. Вобрал голову в плечи и, затравленно озираясь, шмыгнул носом. Потом заглянул под скамейку. — Странно. Нет никого, а я уж подумал, — Он выпрямился и с весёлым удивлением посмотрел на девушку. — Иришка, ты, наверное, и в самом деле утомилась. Колька, шайка, лейка, клятвы на крови, марьинорощинские страсти. Поехали домой. Действительно поздно.
— Это гораздо серьёзнее, чем ты думаешь!
— Ну, будет, будет. Идём.
— Ты хочешь, чтобы мы поругались?
— О? — изумился Гурьев.
Ирина снова обмерла – это было произнесено так! Такое взрослое, совершенно настоящее взрослое – мужское – изумление. Не наигранное, такое не сыграешь, Ирина почувствовала это спинным мозгом, печёнкой, — но демонстративное. Специально для маленькой девочки. Расставляющее всё по местам. Окончательно. Раз и навсегда. Ей стало жутко. И хорошо.
— Ира. — Гурьев устало опустил веки. Может, он и хотел рыкнуть, как следует, но, видно, передумал. Или только сделал вид, что хотел? В следующий миг его голос зазвучал тихо, увещевающе-ласково: – Ира, ну, это же несусветная глупость. Ты даже не представляешь себе, какая это дичь. Ты всерьёз полагаешь, будто я отпущу тебя одну в первом часу ночи только из-за того, что какой-то псих-сосед с ножом караулит твою дверь? А если он тебя приревнует к телеграфному столбу?! Ты ведь понимаешь, что это чушь собачья, не так ли?
