— А ну, замолчи, дура, — рыкнул Гурьев. — Враг, не враг, шпион, не шпион… Какая, к чёрту, разница?! Ты думаешь, брошку вот эту, — он ткнул пальцем в камею на высокой и соблазнительной Татьяниной груди, — твой хахаль-чекист на раскопках раздобыл? Нет, дорогуша. Во время обыска в карман прибрал. А потом перед тобой ухаря состроил. С уклоном в археологию. Сними, Таня. Нехорошо краденое носить.
Ему не стоило так её прессовать. Просто по поводу этой злосчастной камеи возникли у него ассоциации вполне личного свойства. И ему не нужно было, чтобы она помчалась с этим письмом в «контору» – каяться и отмежёвываться. Неважно, пользует её кто-нибудь там или нет.
Такой поворот беседы произвёл должное воздействие на Татьяну. Она поперхнулась, побледнела и вытаращилась на Гурьева:
— Вы… Я… Як… Як…
— Уймись, сказал, — прошипел Гурьев и, взяв Татьяну за лицо, встряхнул хорошенько. — Марш домой сию секунду. И сиди, я скоро приду. Не вздумай ходить никуда. Муж где?
— А… В ко… В ко-о… в командиро-о-о-в-в-ке…
Приезжает муж из командировки, и видит… Гурьев чуть заметно усмехнулся. Просто анекдот. Совершенно по заказу.
— Пошла.
— У… Уро-о-о-оки…
— Марш домой, кому говорю!!!
Татьяна, подстёгнутая его рёвом, как кнутом, подпрыгнула и вылетела вон, получив напоследок от Гурьева здоровенный шлепок по аппетитной, чуть-чуть рыхловатой – на его взыскательный вкус – корме. Через пару секунд дверь открылась, и появился недоумевающий Шульгин:
— Что случилось-то?
— Брата у Таньки взяли, в Москве, — вздохнул Гурьев, доставая папиросы, зажигалку и спокойно закуривая. — Ну, ничего. Всё как-то складывается.
— Складывается?! Ты… Ты офуел, что ли, Кириллыч?!
Гурьев посмотрел на Шульгина так, что Дениса прошиб холодный цыганский пот.
— У меня много дел, боцман, — тихо проговорил Гурьев, с силой выдыхая дым через ноздри. — Некоторые из них будут приводить тебя в полный щенячий восторг, а некоторые не будут нравиться. Кое-какие совсем не будут. Вот совершенно. Но придётся терпеть, боцман. Понял?
Денис некоторое время смотрел на улыбающегося, как на рекламном плакате, Гурьева. Потом вздохнул:
— Чего не понять.
— Вот и хорошо, — кивнул Гурьев. — Денис. Пожалуйста. Ты мне нужен. Пожалуйста. Я не могу объяснять. Это просто невозможно. Просто поверь. Пожалуйста.
— Ладно, чего там, — оттаивая и гордясь доверием, улыбнулся своей невероятной детской улыбкой Шульгин. — Я ж за тебя беспокоюсь-то! Звереешь!
— Что у Таньки с мужем за проблемы?
— Это не у неё с ним. Это у него с ней, — вздохнул Денис. — Да Васька, похоже, махнул рукой давно. Они друг друга стоят, скажу тебе, командир. А что?
— Ты продолжай, продолжай. А как же борец за соцнравственность товарищ Маслаков?
— У неё это. Ну, в общем…
— Денис. Ты слова позабыл? — улыбнулся Гурьев.
— Щас вспомню, — зловеще пообещал Шульгин. — Ты не лезь в это говно, Яшка. Это говно…
— Дальше.
— Коновалов её на фую вертит. Понял?! Не лезь!
— Старший лейтенант госбезопасности Коновалов Николай Власьевич, — улыбнулся опять Гурьев. — Восьмого года рождения, член ВКП (б) с тридцатого, в органах с тридцать восьмого, до этого на комсомольской и партийной работе. Партийных взысканий не имеет, морально устойчив. Женат, сын шести лет. Жена, Коновалова Таисья… А, неважно. Денис?
— Кириллыч, — потрясённо выдохнул Шульгин. — Заходи, кума, любуйся! Что ж ты за зверь такой?!
— Я разберусь. Сходи, пожалуйста, шепни нашей любимой Аннушке, что Танька заболела. Мне нужно пять минут подумать в полном одиночестве.
Денис кивнул и, не говоря больше ни слова, вышел.
Думать Гурьев не собирался. Вместо этого он вытащил из сейфа чемоданчик с «Касаткой» и, не мешкая, вызвал Городецкого. К счастью, тот сразу ответил, и Гурьев коротко изложил проблему.
— Забери её, Варяг, если жива ещё. Очень мне почерк понравился.
— Что тебе далась какая-то девчонка?!
— Секретарь. Каждый человек на вес золота. Если это наш человек.
— А если нет? Ладно. Я посмотрю. Твоё чутьё… Ладно. Жди звонка. Ещё что-нибудь?
— Да. Покопай на одного человечка. Рыжухин Николай Протасович, не числился ли такой типус в конторе где-нибудь года до тридцать четвёртого. Это может быть и не настоящее имя, ты уж извини.
— Вот уж служба, так уж служба, — проворчал Городецкий. — У тебя всё в цвет?
— Да.
— А вот нет, — в голосе Городецкого прозвучало беспокойство. — Дальше.
— Атаман местный. Серьёзная фигура, Варяг. Без подготовки мне его не взять.
— Та-а-а-к… Выкладывай.
Когда Гурьев закончил, Городецкий тихо выругался:
— Ясно. А чего тебе с ним возиться? Возьми да сактируй его к едрене фене. Может, чистильщиков прислать?
— Нельзя, Варяг. Пока что – нельзя. Есть целый ряд процедурных нюансов.
— То есть?
— Нельзя, — с нажимом повторил Гурьев.
Городецкий некоторое время молчал, видимо, прислушиваясь, а когда заговорил, голос его звучал совершенно по-другому:
— Что… Опять?!
— Я не знаю. Да или нет, я должен быть уверен.
— Нет. Ну, этого же просто не может быть.
— Я знаю, — Гурьев вздохнул. — Ты не подпрыгивай раньше времени, секретарь. Надо всё проверить, как следует. И если, как говорят в Одессе, «таки да», нужно быть готовым.
— К такому подготовишься… Ф-фу, — выдохнул в трубку Городецкий. — Твою мать, твою мать, твою мать. Гур, ты смотри, как липнет к тебе всякая гадость! Во что ты влез опять?!
— В то самое, — вздохнул Гурьев. — Я скоро тебе подробности доложу. Но вот не сейчас прямо. Веришь ли, нет ли.
— Добро. Я пришлю сведения, как только что-то будет. До связи, Гур.
Гурьев закрыл чемоданчик с телефоном, убрал его обратно в сейф и вышел из шульгинского «кабинета». Вот теперь я точно разомнусь, подумал он. Потому что предстоит мне сегодня весёленький вечерок.
Закончив тренировку, он ополоснулся холодной водой в умывальнике, растёрся жёстким вафельным полотенцем, оделся и вернулся в каморку к Шульгину, снова вынул чемодан с телефоном. Индикатор заряда батарей был ещё полон, а красная лампочка пропущенного вызова тревожно мигала. Гурьев набрал Городецкого.
— Где ты шлялся?!
— Извини, Варяг.
— Ничего, — пробурчал Городецкий. — Какие у меня дела-то? Подожду. Песталоцци!
[85]
