Целую и обнимаю тебя крепко-крепко!
Твой Одя».
— Я могу оставить письмо у себя? — Анна Васильевна аккуратно и медленно складывала бумагу, словно стараясь растянуть ощущение прикосновения к родному существу.
— Да, — кивнул Гурьев, — конечно, можете. И письмо, и записку Александра Васильевича, и фотокарточки. Сейчас вас отведут в вашу палату, вы сможете принять ванну и подкрепиться, и даже поспать. Как только будете готовы со мной побеседовать, позвоните, я вас навещу. Единственная просьба – чтобы мы всё-таки поговорили сегодня, потому что мне нужно вечером уехать. Я хотел бы многое прояснить именно сегодня.
— Может быть, вы всё-таки скажете, кто же вы такой? — вымученно улыбнулась прыгающими губами Анна Васильевна.
— Извините. Я Гурьев. Сын Ольги Ильиничны и Кирилла Воиновича. Несомненно, вы помните, Анна Васильевна.
— Боже мой, — Тимирёва обессиленно уронила руки на колени и беспомощно посмотрела на Гурьева. — Боже мой! Не может быть! Как же… Что же это такое?
— Это? Это игра, — Гурьев стёр улыбку с лица, да так быстро, что Тимирёва невольно вздрогнула. — Теперь самая последняя и по-настоящему плохая новость. Всеволод Константинович погиб два месяца назад.
— Что?! О, Господи…
— Это тёмная история, и я, к сожалению, совершенно не располагаю ресурсами для полноценного расследования. Официальное следствие, разумеется, уже определило стрелочников и благополучно закрылось. А догадки к делу не пришьёшь. Вот такая картина, Анна Васильевна. За всё приходится платить.
— Боже мой, Боже мой. Севочка… Боже мой.
Отвечать на это Гурьев не стал. Вздохнув, он поднялся, вернулся к столу и поднял трубку телефонного аппарата:
— Сестру-хозяйку пригласите, пожалуйста. Благодарю вас.
* * *
Прошло около четырёх часов, прежде чем Анна Васильевна вернулась в более или менее нормальное состояние духа. Гурьев нашёл, что после оздоровительных процедур и обеда, а также в новой одежде, куда более ей соответствующей, Анна Васильевна выглядит намного лучше, о чём и не преминул ей сообщить. Тимирёва чуть улыбнулась:
— Спасибо, Яков Кириллович. Я готова вас выслушать. Вы позволите вам задавать какие-то вопросы или…
— В основном – «или», Анна Васильевна. Пока что. Постепенно вы обо всём – ну, не обо всём, но о многом – узнаете. Давайте сначала уладим формальности.
Гурьев протянул Тимирёвой бланк Секретариата ЦК ВКП (б), на котором был следующий текст:
«Я, гр-ка Книпер-Тимирёва (Колчак) Анна Васильевна, настоящим даю согласие добровольно участвовать в работе над проектом „Параллель-19“. Об ответственности за разглашение сведений закрытого характера мне даны разъяснения. С подлинным верно.
Дата
Подпись
Утверждаю: Секретарь ЦК ВКП(б) Городецкий А.А.»
— Это что же? Опыты какие-то? — Тимирёва сделала не очень удачную попытку изобразить ироническую усмешку.
— Не совсем, Анна Васильевна. У нас есть два варианта. Вариант первый. Вы подписываете бумагу, я вам объясняю дальше. Вариант второй: вы отказываетесь. Остаётесь здесь, в санатории, проходите курс лечения. Примерно через месяц получаете новые документы, совершенно чистые, а прежняя Анна Васильевна умирает от сердечной недостаточности. Вы же отправляетесь к Оде. Неволить вас я не стану, как вы понимаете.
— Такой выбор предоставляется всем? — после некоторого молчания спросила Тимирёва.
— В том или ином виде – да. Если мне и нужны невольники, то исключительно – невольники чести, Анна Васильевна. Делать наше дело возможно только на добровольной основе, понимая, что в случае неудачи мы все – покойники.
— А в случае удачи?
— В случае удачи – скорее всего, тоже, — улыбнулся Гурьев. — Но зато – с чувством глубочайшего морального удовлетворения. Так как, Анна Васильевна? Подпишете?
— Как же я могу подписать то, не знаю что, Яков Кириллович?
— Так ведь в этом-то весь фокус и состоит, Анна Васильевна. Всё решают личные взаимоотношения и доверие. Я вам достаточно зелёных семафоров расставил, разве нет?
— Это вы вытащили Одю?
— Это счастливая случайность, Анна Васильевна. Узнай мы днём позже – всё.
— О, Боже…
— Такое время, Анна Васильевна. Другого у меня для вас нет. И для себя нет. Я понимаю, что вы страшно устали и всё, чего вам хочется – это покоя. Но покоя у меня для вас тоже нет. Ведь даже уехав отсюда, вы желанного покоя не обретёте. Не так ли?
— Да, — горько вздохнула Тимирёва. — Не знаю, понимаете ли вы сами, как глубоко и ужасно вы правы в своих словах…
— Понимаю. Именно поэтому предлагаю вам то, что предлагаю. У вас ведь уже появилось ощущение, смутное такое пока, что я – это он и есть? А?
— Появилось, — подтвердила Анна Васильевна, с удивлением разглядывая Гурьева. — Это ведь совершенно невероятно, Яков Кириллович. И невозможно. Как же так?! Вы – и эти…
— Но ощущение-то? Оно ведь никуда не девается?
— Яков Кириллович…
— Вот вы ему и следуйте. Это очень-очень правильное ощущение. А подробности мы сейчас кое-какие выясним. Вы когда-нибудь видели, как из отвратительной, волосатой гусеницы, а потом – не менее отвратительной, похожей на сушёного таракана куколки, — вдруг начинает выбираться на свет ошеломляющей красоты бабочка? Вот наш проект – это и есть и гусеница, и куколка.
Тимирёва некоторое время сидела молча. Потом, ещё раз взглянув на бланк, проговорила:
— Дайте ручку, что ли, Яков Кириллович.
Гурьев с готовностью протянул ей «Монблан». Удивлённо посмотрев на невиданный прежде прибор, Анна Васильевна осторожно поставила свою подпись на бумаге.
— Отлично, — Гурьев кивнул и быстро спрятал бланк в папку. — А теперь – те самые сведения, об ответственности за разглашение которых и так далее. Мы, Анна Васильевна, задумали грандиозное кино. С участием множества реальных действующих лиц – далеко не только актёров. Эпохальное полотно, совершенно невиданное по размаху, масштабу, охвату и реализму исполнения. Кино это уже снимается несколько лет, причём как на территории СССР, так и за его пределами. Декорации дорогие – просто кошмар. А главное, то, что это кино, никто не догадывается. Все думают, что это взаправду, что обеспечивает прямо-таки душераздирающий реализм отдельных сцен и целых частей с эпизодами. Причём иногда и сценарий приходится по мере развития сюжета переписывать. Но мы пока справляемся. Я понятно объясняю, Анна Васильевна?
— Пока да. А кто это – «мы»?
— Мы – это мы. Вы. Я. Одя. Товарищ секретарь ЦК Городецкий. Товарищ Сталин – тоже. Представляете?
— Смутно, — вздохнула Тимирёва. — А почему – девятнадцать?
