— А об орле спросить не хотите?
— А… Роуэрик – Рюрик-Сокол – это не…
— О существовании совершенно всамделишного, живого орла по имени Солнечный Воин Рранкар вас любезно просветит Вадим Викентьевич. И о небесных мечах тоже. Почему-то мне кажется, что вы ему сразу и безоговорочно поверите. Вижу, я вас тоже порядком смутил и озадачил. Так мы квиты, ваше превосходительство?
— Квиты, — тихо проговорил Матюшин. — Квиты. Это… действительно уже переходит всякие границы. Так что же насчёт льва?
— Лев – это совсем просто, Николай Саулович, — тускло и ни на кого не глядя, произнёс Гурьев. — Гур – моё семейное прозвище, ставшее впоследствии просто чем-то вроде второго имени, под которым меня и знают в Москве друзья и приятели. «Гур» в переводе с древнееврейского – «лев», но означает не просто дикого хищника, а львов из царских зверинцев, считавшихся чем-то вроде живого щита царского трона Соломона. Гурим, львы. Царские львы. А тот, библейский, ветхозаветный Иаков – он ведь с ангелом боролся, после чего и получил второе имя – Исраэль. Боролся – и победил. Есть школа мудрецов Талмуда, считающая, что боролся Иаков не с каким-то там ангелом вообще, а с Сатаном. С Сатаной. Вот такой набор силлогизмов, Николай Саулович.
— Понятно, понятно, — покивал генерал, сделавшись почему-то очень похожим на доброго старорежимного доктора, и потёр ладони. — Теперь мне всё совершенно понятно. То есть и это – никакая не случайность и не аллегория, а полнейшее соответствие действительности. Ну, и прекрасно. Прекрасно.
— П-позвольте и м-мне, Яков Кириллович, — слегка заикаясь, произнёс Осоргин и протянул руку к папке.
Не оборачиваясь, Гурьев передал ему бумаги. Через минуту он услышал, как папка упала на пол, и вслед за этим раздался противный скрип. Гурьев отодвинулся немного в сторону и посмотрел с каким-то клиническим интересом на кавторанга, который, сжав ладонями виски, мерно раскачивался на стуле взад и вперёд с мокрым от слёз лицом.
— Налейте ему водки, Николай Саулович, — вздохнув, попросил Гурьев. — Только не рюмку, а стакан. Пускай остаётся у вас, я завтра за вами обоими наутро сам заеду на авто.
— А вам не налить ли?
— Можете и мне налить, только это лишнее. Спиртное на меня не действует. Вот совершенно.
— Ах, бедный вы мой, — с состраданием посмотрел на него генерал. — Жалость какая. Немудрено и устать. Как же вы спасаетесь?
— Есть навыки, — усмехнулся Гурьев. — Ничего, справляюсь.
— Может и вам остаться? В тесноте, да, как говорится, не в обиде?
— Нет, что вы, — Гурьев бросил взгляд на ручной хронометр. — Я и так уже… Задержался. Девочка моя там изведётся вся, если я тут у вас… зависну. Нет, благодарю, но – не могу.
— Что вы собираетесь предпринять, Яков Кириллович?
— Сейчас или вообще? Сейчас – поеду домой, пожелаю моей девочке спокойной ночи и попробую немного поспать сам. Во сне мне лучше думается.
— А вообще? Я же понимаю, что роль принца-консорта вам вовсе не внушает оптимизма.
— Вообще? Вообще я займусь тем, что там написано в этой вашей дурацкой газете. Поскольку сопротивляться, похоже, не получится, придётся возглавить. Будем, так сказать, восстанавливать Царство по чину Мельхиседека, наследство Приамова Дома, Государей Троянских, корень Кесаря Августа, кровь Давида, Царепророка-Псалмопевца. Как по-писаному. Только вот девочку мою, Рэйчел, я вам не позволю во всё это впутывать. Даже и не думайте и не надейтесь. В конце концов, есть ещё и мальчик.
— Там ведь сказано – Дети, Яков Кириллович, — осторожно заметил генерал, стараясь не встречаться с Гурьевым взглядом.
— А мне наплевать, — рявкнул Гурьев так, что на столе подпрыгнула посуда. — Пророчества иногда не сбываются, или сбываются не целиком, — это вам, как человеку верующему, надеюсь, известно?!
— Известно, Яков Кириллович. Вы не кричите, Бога ради, тут стены – как бумага, ей-богу. Есть ещё и обратимые пророчества, но это, вы уж простите мою настырность и осведомлённость, к таковым не относится. Прямое – прямее не бывает.
— Извините, — понизил голос Гурьев. — Извините. Но это пророчество – обо мне, и я сам буду решать, до какой степени я позволю ему сбыться.
— Не только о вас, — снова тяжко вздохнул Матюшин. — Господи Боже, Яков Кириллович, да неужели же вы не понимаете, как я вам сочувствую?! Я даже не представлял себе, что вы так спокойно это перенесёте…
— Кто такой этот старец?
— Не хотите съездить к нему?
— Сначала к понтифику.
— Что?!?
— А Вы-то как, Николай Саулович? Не спасуете?
— Надеюсь, что нет, — сердито проговорил генерал.
— Ну, и славно, — Гурьев улыбнулся уже совсем обычной улыбкой. — Так что за старец?
— Вы об Афоне вообще что-нибудь слышали?
— Слышал, но очень мало интересовался. И много там таких пророков обретается?
— Нет. Совсем немного. Собственно, старцы, монахи, — вовсе никакие не пророки. Просто вот это… Не очень понятно, что это вообще такое было. Я попробовал навести справки – пока ничего. Хотя я надежды не теряю всё-таки некоторые подробности разузнать. А зачем вам к понтифику?
— Да так, есть у меня к нему пара интимных вопросов. Знаете что, Николай Саулович? — Гурьев посмотрел на Осоргина, свесившего набок голову, и поджал губы. — Давайте переночуем как-то со всем этим, а завтра – будет день, будет и пища.
— Давайте, я вас провожу, — кивнул Матюшин.
* * *
Всю дорогу он гнал «ягуар» так, словно хотел взлететь. Оставив машину у крыльца, Гурьев стремительно вошёл в дом и направился в кабинет, бросив на ходу выскочившему навстречу Джарвису:
— Ванну, горячую. Немедленно.
— Да, сэр. Сию минуту, сэр.
Как же я распустился, в бешенстве и смятении подумал Гурьев. Джарвис-то тут при чём?! Нет, нет. Так нельзя. Ни в коем случае нельзя.
— Ванна готова, сэр.
— Спасибо, старина.
— Всегда рад служить вам, сэр.
Скинув одежду, Гурьев погрузился в горячую, исходящую паром, воду. Надо обязательно построить правильную, настоящую сауну, решил он. Где только найти стоящего печника, который… Проклятье. О чём я думаю?!
Он услышал лёгкие шаги, замершие у самого края огромной ванны. Рэйчел опустилась на толстый ковёр, сложив руки на бортик и утвердив на них подбородок:
— Что-нибудь случилось?
Гурьев молча отрицательно покачал головой.
— Я уже знаю, когда ты врёшь, — грустно сказала Рэйчел. — Не понимаю, как, но знаю. Тебе рассказали обо мне очередную гнусность, и ты расстроился. Не поверил, но расстроился. Да?
Гурьев открыл глаза и посмотрел на неё. Рэйчел отстранилась и встала:
