До дома ещё требовалось добраться. Это оказалось непросто, и удалось только к утру. Надо было видеть выражение лица фермера, грузовичок которого Гурьеву посчастливилось остановить на дороге вскоре после рассвета. Впрочем, банкнота в двадцать фунтов – деньги, за которые парню пришлось бы ишачить месяц – словно волшебная палочка, сделала его невозмутимее утёсов Края земли.
[32]
Лондон. Апрель 1934 г
Дома, отключив первым делом телефон, чтобы не раздражал своим треньканьем, Гурьев, скинув перепачканную рубашку и убрав безнадёжно испорченный пиджак, усадил птаха на стол и принялся за осмотр. Ранение было довольно серьёзным и к тому же болезненным, — пуля, срикошетировав от кости, разорвала кожу и выбила значительный кусок перьевого покрова с обратной стороны крыла. Гурьев осторожно отделил от оснований два надломленных маховых пера и нахмурился: даже если починить перья, летать беркут не сможет минимум недели две.
— Ну-ну, — он легонько щёлкнул ногтем по клюву начавшего опять извиняться Рранкара. — И на старуху бывает проруха. Ещё тебе наука – надо было сначала со мной посоветоваться. Ещё один Опперпут, шпиён без страха и упрёка. С крылышками. Ничего. Это службишка, не служба. Только не вздумай пищать.
Беркут сердито встопорщил перья на загривке и моргнул в ответ.
— За того и принимаю, — проворчал Гурьев, раскладывая на столе малый джентльменский хирургический набор, купленный ещё в Нью-Йорке. Вот и пригодился. — А наркоза, между прочим, для орлов пока не выдумали, ворон ты мой сизокрылый. И спирта у меня нет, только эфир и виски. А, чёрт!
Последнее замечание относилось вовсе не к беркуту – к неожиданно и так некстати прозвучавшей трели дверного колокольчика. Руку на отсечение даю, подумал Гурьев, — не иначе, как леди Рэйчел. Он знал, что это она. Чувствовал.
Он подумал о том, что выглядит несколько двусмысленно. Хорошо, хоть кровь успел смыть.
Рэйчел, увидев хмурого и обнажённого по пояс Гурьева, в первый миг отпрянула. И ядовито улыбнулась:
— Извините. Я, кажется, не ко времени?
— Ничего, — Гурьев кивнул. — Проходите, только, пожалуйста, без патетических восклицаний. Леди Рэйчел.
Гурьев собирался не эпатировать её, а лечить беркута. Но маленькая встряска была для Рэйчел необходима, как прогрев мотора перед тем, как тронуться с места. Именно поэтому Гурьев не удосужился накинуть даже домашний халат. Правда, он всё же не предусмотрел размеров воздействия.
О, Боже, подумала Рэйчел. Что же это такое?! Да по нему можно анатомию изучать. А загар?! Где можно так загореть, — как индеец. Немыслимо! Какая я всё-таки идиотка. Я подумала, что он… не один. Но ведь он в этом случае не впустил бы меня, не так ли? Господи, о чём я думаю?! Нужно извиниться. Немедленно.
— Простите, Джейк, — щёки Рэйчел залил румянец. — Простите, ради Бога. Вы не отвечаете на звонки, я начала волноваться, ведь мы…
— Пустяки, право, леди Рэйчел. Не стоит. Проходите, — повторил Гурьев.
В конце концов, почему, действительно, не сейчас, подумал он. Какая разница, когда?
Рэйчел вошла в студию и, сделав несколько шагов, замерла, увидев сидящую на столе величественную птицу. Беркут тоже посмотрел на неё с изумлением.
Глаза беркута, огромные, яркие, с большим круглым чёрным зрачком, смотревшие на Рэйчел абсолютно осмысленно, совершенно не по-птичьи, были неописуемо, непередаваемо золотого цвета. Света, подумала Рэйчел. Боже мой. Боже мой, это же орёл. Настоящий, живой орёл. Просто исполинский орлище. А глаза?!? Немыслимо… Я сплю?!
— Это… Кто?! — прошептала Рэйчел.
— Это беркут, — Гурьев вздохнул. — Он отзывается на имя Рранкар. С двумя «р» впереди.
— Почему он так на меня смотрит?!
— Вы кажетесь ему очень маленькой, — снова вздохнул Гурьев. — У беркутов, изволите ли видеть, дамы, как правило, крупнее кавалеров. Иногда очень значительно. Хотя встретить такую – Рранкару – будет не слишком-то легко. Полпуда орлиного веса – это серьёзно. Леди Рэйчел.
— Это шутка, — дрожащим голосом предположила Рэйчел. — Шутка, и, между прочим, совершенно не остроумная.
— Это не шутка, — Гурьев провёл рукой по волосам. — Мне сейчас совсем не до шуток. Вы посидите, Рэйчел. Мне нужно настроиться.
— Джейк. Животные… не разумны.
— Разумны. Просто иначе. У них есть понятие времени. Их поведение тоже в каком-то смысле разумно. Животные не обладают развитым абстрактным мышлением, но вполне способны понять взаимосвязь событий и явлений, с которыми сталкиваются. У них есть психика, они общаются друг с другом. У них много лучше, чем у нас, развит аппарат всевозможных ощущений. И они не знают того, что люди называют добром и злом. То, что хорошо для Рранкара – добро. То, что плохо – зло. Всё просто.
— А кто… Кто для него вы?
— Наверное, что-то вроде орлиного бога, — пожал плечами Гурьев. — Я его подобрал, когда он буквально выпал из скорлупы. Неважно. Я его ругаю, лечу, учу выживать в условиях, в которых его собратья не выживают. Ну, не такой, конечно, бог, как Иисус для христиан или Аллах для магометан. На меня каркнуть можно, и за руку цапнуть. Ну, как у язычников.
— Это… немыслимо… — едва слышно прошептала Рэйчел.
— У животных другой механизм памяти. Они помнят всё, что было с их предками. В отличие от людей. То, что буддисты называют посмертным перевоплощением, есть не что иное, как память, живущая в крови, в клетках. Человек просто вспоминает, что было с теми, кто жил до него. Если бы научиться читать эту память… Ведь человек очень стар. Но беркуты старше. Рранкар помнит, что его предки умели разговаривать с людьми. Так что для него не происходит ничего необычного.
— Но… Это… это ведь просто птица. Пожалуйста, Джейк. Птица, понимаете?
— Понимаю. Это не просто птица. Это хищник. Не такой страшный, как человек, разумеется, но весьма внушительный. Я подозреваю, что хищники разумнее остальных животных, ибо только у них есть время, свободное от процесса постоянного набивания желудка. Время для того, чтобы мыслить. Не будь мы, люди, хищниками, мы не были бы людьми. Наши тела – тела хищников. Мускулы, зубы, зрение… Это очевидно.
Да, подумала Рэйчел, да. Очевидно. Что касается всех остальных, я не стала бы утверждать. Но ты… Твоё тело… Без всякого сомнения. Хищник, и какой… Она поёжилась. Гурьев чуть заметно повёл головой, мысленно обругав себя за то, что ударился в философские изыски отнюдь не в самый подходящий для этого момент:
— А насчёт развитого абстрактного мышления, — когда-нибудь Рранкар найдёт себе подругу, от которой у него будет потомство. И я не знаю, как далеко это нас заведёт. Но что случилось – случилось.
Беркут зашевелился и раскрыл клюв, издав глухой, кашляющий звук.
