Сейчас прежде всего нужно было найти место для опасного гостя. Справедливо решив, что передача идет в записи, поэтому Баньшин едва ли кого может через экран сглазить, чертовар усадил несчастного колдуна к дальнему углу стола — так чтоб видел он только экран и ничего больше. Ну, тарелку, если глаза опустит. Сервиз по столам был расставлен любимый, кузнецовский, как и в любом доме на Арясинщине: глупо таскать фарфор и фаянс за тридевять земель, когда за рекой Конаково. Оно же — Кузнецово. Переименовали его или нет? Богдан не помнил. Думать о пустяках времени у не было никогда.
Одесную Богдана, раз уж архимандрит Амфилохий вежливо приглашение отклонил, сославшись на проведение службы в соборе Яковль-монастыря, мог восседать только глава орды журавлитов — Кавель Модестович Журавлев. В таком случае ошую, слева от Богдана, мог сидеть кто угодно — но не Кавель Глинский. Еще принесет нелегкая фанатика-кавелита, начнет решать свой великий «вопрос вопросов» — и пожрать-то не дадут, стрельбу устроят. А есть Богдану чрезвычайно хотелось, кроме стакана чая без сахара с утра, ничего он нынче через пищевод не пропустил. Следовательно… Молниеносно чертовар понял, что выбора нет: у окна стоял вместе со своими длиннопалыми спутниками старец Федор Кузьмич. Бакенбарды его были расчесаны и подстрижены; Богдан безошибочно опознал парикмахерский стиль Шейлы. «Ведь и не училась никогда, в молодости на приемке в ателье индпошива сидела — вот поди ж ты, настропалилась как!» — с удовольствием подумал Богдан и направился прямо к Федору Кузьмичу — приглашать. А на последнем шаге понял: нет, не ошую от себя нужно сажать старца. Его можно пригласить сесть только во главе стола.
Федор Кузьмич принял приглашение как само собой разумеющееся, огладил свежеподстриженные бакенбарды и со вкусом опустился в кресло, поставленное Шейлой для мужа. Богдан собирался сесть рядом, по правую руку, но обнаружил, что это место уже оккупировано, причем персоной отчасти неожиданной: там расслабленно восседала пожилая дама, Матрона Дегтябристовна, главная журавлевская маркитантка, Богданова теща. «Весь дипломатический протокол — козе под хвост» — беззлобно подумал Богдан и водворился слева от Федора Кузьмича, но не рядом, а через кресло, оставив свободным место для хозяйки дома. Стали рассаживаться и прочие гости, человек что-то около тридцати; Богдан вспомнил, что второй стол, для народу рангом пожиже, накрыт в малом зале — вот там-то и должен сидеть Савелий… Снова в сознании чертовара промелькнула какая-то важная мысль, но слишком быстро ускользнула: Пасхалий у правого торца безо всякого приглашения пытался произнести тост, стараясь обнять при этом толстого заведующего костопальным цехом, Козьмодемьяна Петровича.
На телеэкране крупным планом показывали цесаревича. Мальчик был одет в такой парадный мундир, что невольно думалось — как же ему, наверное, неудобно. Между тем наследник престола чувствовал себя столь непринужденно, что ненароком любой видящий его начинал ломать голову: ну где, ну у кого нынче можно научиться такой образцовой выправке. Мальчик посмотрел в камеру, и те, кто встретился с ним взглядом, подумали все одно и то же: сейчас в глаза им смотрел будущий император Павел III. «Еще будет один государь Аделийский», — равнодушно подумал чертовар и потянулся к фаянсовой миске с любимым лобио. Своих детей у него не было, а любить чужих он не находил специальной причины — черти в них не водились почти никогда.
Застучали вилки и ножи, Шейла заняла свое место последней. Первым делом она плеснула из хрустального графинчика в свою стопку, затем — Федору Кузьмичу, затем — мужу. На том содержимое графинчика иссякло. Чертовар исподтишка понюхал темно-коричневый напиток. Пахло хорошо, но совершенно незнакомо. Прочие гости тоже наливали себе кто чего жаждал, а Богдан не утерпел и спросил у Шейлы:
— Слушай, это чего ты нам налила?
Шейла изобразила полную невинность.
— Как чего? Самогон, от Козьмодемьяна, новая марка. Он назвал — «Коронация». Самогон как самогон, только крепкий, учти.
— Из чего?.. — подозрительно спросил чертовар, зная страсть костопальщика к экспериментам.
— Из коньяка, Богдаша. Берется армянский «Двин», четыре доли, к нему одну долю «Арманьяка», перегоняется с полынью и желтым донником — и готов продукт…
Богдан прикинул в уме цену продукта. Прикинул — и хотел выпить. Однако слева послышался скрежет отодвигаемого кресла. Федор Кузьмич, держа в руке высокий, узкий бокал с совершенно бесцветным напитком: «Коронацию» он пока что поставил, вопреки всяким правилом, прямо на десертную тарелку. Старец просил внимания. У него был готов тост. Все, кроме Хмельницкого, замерли, но и того обратали соседи: слева и справа от него сидели киммерийские братья-гипофеты, позади — стоял негр Леопольд и аккуратно зажимал буяну рот. Федор Кузьмич слегка покашлял, потом заговорил.
— Дорогие хозяева, дорогие гости, да будет мне позволено произнести этот краткий, но, полагаю… — Федор Кузьмич неожиданно фыркнул, сдерживая смех, но Богдан понял, что никакого издевательства тут нет, а есть некая неизвестная ему скрытая цитата, — исторический тост. Сегодня наша империя обрела законченность. Император Павел Федорович и императрица Антонина Евграфовна, как и цесаревич Павел Павлович, возглавляют отныне Россию и все сопричастные земли, и нет такой силы, которая могла бы приостановить поступательное движение нашей отчизны к доселе еще невиданным вершинам сияющей в веках славы. Взгляните, друзья мои, на экран.
Все головы, кроме, возможно, авиаконструкторской, как по команде повернулись к телевизионной стене. Поскольку фигуры на ней были чуть не вдвое больше натурального размера, то ошибиться было невозможно — кого именно предлагает увидеть на экране тамада. Оператор крупным планом показывал молодого человека в парадной, но никак не военной форме, в которой опытный глаз мог легко распознать мундир древнего потомственного московского дворянства. У человека было выразительное южное лицо и довольно длинный нос, в толпе гостей он стоял неподвижно, отличаясь от всех подчеркнуто скучающим видом, словно все это видел в сотый раз — чего быть никак не могло — или же, что уж совсем невероятно, просто знал наперед: что будет здесь через минуту, через год, через сто лет. От правого крыла стола долетел возглас, нечто вроде «Ах»: чертовар заметил, что издал этот возглас киммериец Веденей Иммер. Что верно, то верно, именно Веденей лучше всех из числа присутствующих знал, каково выражение лица того, кто видит будущее, лицо предиктора.
— Запомните лицо этого человека, — продолжал Федор Кузьмич, — быть может, единственный раз вы видите его, в газетах нет его фотографий, на телевидение — калачом не заманишь… Ну да неважно. Запомните! Перед вами — гарант спокойствия нашей страны, днем в прямой трансляции нам уже довелось его видеть, сегодня повторов больше не будет, а позже, опасаюсь я, изображение его исчезнет с экрана даже у тех, кто ведет сейчас видеозапись. Светлейший граф Гораций Аракелян! Сейчас мы, безусловно, пьем здоровье императорской семьи, но сразу же следом предлагаю выпить и здоровье графа Горация! Ибо без него… век нам с вами здоровья не видать! — неожиданно пониженным, каким-то лагерным тоном закончил Федор Кузьмич, опрокинул в горло рюмку с прозрачным напитком, и в ту же секунду отправил следом за ней рюмку «Коронации». Богдан только головой мотнул: чтоб спирт-ректификат, который он безошибочно распознал в первом напитке, заливать Козьмодемьяновым продуктом? Это ж какое здоровье иметь надо!
