— Ну, ладно. А служишь кому?
— Господу Богу, да еще царю-батюшке!
У Ивнинга отлегло от сердца: случай послал одного из тех, кто ходил по Камаринской дороге, кого только и нужно было — отпустить. И поглядеть, куда пойдет. С помощью спутникового луча. Готовый маршрут.
— Вот что, почтенный, — закончил беседу Ивнинг, едва начав, — ты на моих ребят зла не держи. Тут ведь края глухие, а у нас обычное дело — патруль. Бери свои мешки и ступай с Богом. Может, в чем нужда есть, хлеба тебе дать, вина, одежки? Или с батюшкой нашим хочешь поговорить, коли давно у исповеди не был? Словом, говори, если нужда есть.
Офеня на глазах светлел лицом, а в конце и вовсе успокоился. Царские люди не изверги, он это и от других офеней слыхал. Ну, служба у них своя. А при нем два пятипудовых мешка муки, только и всего. До Лисьей Норы верста с киммерийским гаком, оставалось лишь дойти и шагнуть в ее долгие потемки. Но и отказываться от предложенных — видать, от всей души, — даров не позволяло воспитание.
— Мне бы… Мне бы свеч сальных, иль стеариновых… Если нет, так и не обижусь… А так — век благодарен буду.
Ивнинг подал знак. Денщик извлек из его личного багажа денщик извлек с десяток толстых церковных свечей, подлинно восковых, кремлевского литья.
Перекрестившись, Ивнинг поцеловал свечи и протянул офене. Тот прослезился.
— За кого Бога молить, батюшка?..
— Анатолий я… и в крещении, и так…
Офеня поклонился в пояс, принял свечи, поцеловал их — и тоже перекрестился — двойным офенским крестом: сверху вниз, снизу вверх, слева направо, справа налево. У Ивнинга глаза на лоб полезли, такого креста он за всю жизнь не видел. Но виду не показал.
— Третьего декабря к вашему ангелу в соборе непременно поставлю… Премного благодарим, выше высокоблагородие.
Ивнинг мысленно улыбнулся по поводу народного, не существующего в табели о рангах титулования. И окончательно решил до последней возможности попытаться сохранить офеню живым — уж за одно то, что он правильно назвал день его ангела, — что было в общем-то случайностью, ибо Анатолиев в году много. Но ни в какие случайности Ивнинг не верил.
Дальше черепаший темп развития событий продолжался еще около часа, а потом со спутника пришла картинка: отпущенный офеня уходит в гору, под скалу диковатой конфигурации: словно кто-то растил-растил сталагмит из теста, а потом со зла по нему сверху хлопнул. Таких скал в окрестностях стояли многие тысячи, но компьютеры считают быстро, и готовый маршрут для танковой колонны был готов в доли секунды. Еще через полчаса передовой танк стоял перед овальным отверстием в горе, в котором темно было, как… Ивнингу не хотелось вызывать ассоциации из прежней жизни, но там, пожалуй, именно так и темно. Хотя негров он вообще-то не любил. Не из расизма, а просто не любил. За сексуальный расизм даже налога нет и, Бог даст, покуда он, Ивнинг, близко от власти — не будет такого налога.
Уже сейчас на дисплей вышла мультипликация: приблизительно так выглядело место, в которое ушел помилованный Ивнингом офеня. Вернее — так должно было выглядеть. Прямое наблюдение давало лишь картину нагромождения скал, поросших гнилыми елками, уходящий вверх склон, а над ним диковатые приплюснутые сталагмиты-скалы — в количестве, явно превышающем необходимое для Урала, где древние горы чаще выветрены и изъедены эрозией ветра и воды. Чем-то были похожи эти скалы на уличных разносчиков, вознесших над головами лотки с пирожками.
«Ничего себе пироги…» — подумал Ивнинг. Первый танк, согласно предварительно отданной инструкции, вошел во тьму пещеры, и связь с ним прервалась: видимо, из-за толщи камня. Следом вошел второй. Третий. Десятый…
Сорок первый. Снаружи оставался лишь танк самого Ивнинга, полностью потерявший связь с кем бы то ни было, кроме спутника и аэродрома в Карпогорах. Ивнинг сделал знак «пилоту», чтобы заглушил мотор. Потом поднялся и выглянул из открытой башни.
Дыра, саженей в двадцать шириной и вдвое ниже по высоте, была налицо. И дыра эта на глазах затягивалась. Через две-три минуты черные, похожие на кладбищенский лабрадор, стенки дыры, словно диафрагма, собирались сойтись и проглотить сорок один танк — все, шедшие в авангарде. Ивнинг был не робкого десятка, но такое видал только в фильмах ужасов — а их он смотреть не любил, и потому видел совсем немного.
Черт возьми, князь Гораций, кажется, знал, что говорит, когда советовал генерал-майору статской службы садиться в последний танк!
И тут случилось такое, чего даже в фильмах ужасов Ивнинг не видал. В десяти шагах от первой дыры надулся в каменной стене пузырь, лопнул, — из него, пятясь задом, выехал танк. Выехал, но не весь: пушку, как киплинговского слоненка, стена держала за конец. Рядом с первым пузырем надулся второй. Третий. Уже понимая, что пузырей этих сейчас будет ровно сорок один, Ивнинг почувствовал но своих ногах влажное тепло. И осознал, что перед его танком — единственным, сохранившим пушку, никакого отверстия в стене нет. Из открытой башни первого танка вылез немолодой-несимпатичный адъютант Ивнинга, орущий в микрофон не своим голосом.
— Ноль-ноль-ноль! Мать вашу, три нуля! Три! Три! Три…
Ивнинг узнал код «Колонна подверглась нападению» и двинул ногой своего пилота:
— Взять этого сумасшедшего и заткнуть ему хайло! Он сейчас всех нас угробит, он вызывает огонь на поражение!
Пилот и двое телохранителей Ивнинга бросились выполнять приказ, и выполнили с похвальной поспешностью, но отменить команду, данную группе из шести самонаводящихся ракет в Карпогорах не мог теперь даже царь. Все сорок один влипший носом в каменную стену танк раскрылись как один, и танкисты посыпались из них горошинами из стручков. ОЧПОНовцы бежали прочь от каменной стены «за ближайшее укрытие», до которого — как прикинул Ивнинг — бежать им день или два. Ракеты же поразят самую середку каменных зарослей через считанные минуты. Ивнинг рухнул в танк, никаких приказов отдать не успев, потому что все возможное успели без него: люк задраен, курс изменен на сто восемьдесят градусов, скорость взята максимальная. Больше никто ничего и сделать не мог, а вот запах в кабине стоял неприятный. Ивнинг похвалил себя: он-то как-никак всего лишь обмочился.
За безопасное расстояние от этой проклятой стены Ивнинг считал бы сейчас не меньше, чем тысячу, а лучше две, верст, но убраться он — хотя не бежал ногами, а ехал гусеничным ходом — успел только на версту с небольшим. Дисплей передал со спутника картинку, которую затем изучали во всех секретных институтах Российской Империи, так и не придя, однако единому мнению. Над грядой скал вознеслась какая-то длинная хреновина, то ли шея динозавра, то ли туловище змеи, увенчанная колоссальных размеров лицом — человеческим лицом, идеально красивым, каким-то даже «древнегреческим»; под подбородком меж тем извивалось что-то небольшое, отдельное, ни на что не похожее. Идеальное лицо раскрыло рот, словно хотело сказать «О-о!», рот растянулся, и именно в него, а не куда-нибудь еще, одна за другой влетели все шесть крылатых ракет. Лицо умильно улыбнулось, сомкнуло губы, улыбнулось умильной и отстраненной улыбкой — и погрузилось за скалы вместе с шеей.
