Бедными называют в Киммерии не те гильдии, что бедны деньгами (эту беду архонтсовет всегда решит и по потребностям недостающие начеканит), а те, что малочислены. К примеру, гильдию коннозаводчиков, труженников Конного Завода, уместившегося на крохотном острове Волотов Пыжик. На весь Киммерион — две сотни лошадей, да столько же в остальной Киммерии, и все одной породы — рифейской. Больше ее нигде в мире нет, и хорошо, что нет: растащили бы местных каурок по зоопаркам. Вид у них больно уж необычный, молодые офени порой даже не сразу понимают, что за животное такое. Но словами рифейскую каурку не опишешь — видеть надо. Говорят, что прилита в них кровь стеллеровой коровы (не то быка), но это, всего вероятней, досужие бабьи россказни.
А меновая торговля у Обрата кипит вовсю пять дней в неделю, ее активность немного спадает лишь в субботу, потому что менялы, киммерийские евреи, о работе слышать не хотят и уходят в синагогу, — да еще по воскресеньям, потому что киммерийцы почти все люди православные, хотя блюдут обе недели, и обычную в семь дней, и киммерийскую в двенадцать. Бобры никаких выходных не признают и считают, что бездельники-люди выходные от природной своей лени напридумывали.
От бобров пользы в городе много, но из-за них же много и воспрещений. Все каналы и протоки юго-восточного Киммериона, набережные островов Касторового, Горностопуло и Неближнего (последний чаще именуют по-народному — Полный Песец) плотно заселены бобрами. Но главное их пристанище, конечно, длинный остров Бобровое Дерговище, лежащий к северо-востоку от Лисьего Хвоста. Все набережные тут оборудованы под бобриные нужды, здесь бобры покупают, продают и меняются, здесь они почти полные хозяева. Искусством сплавлять из верховий Рифея тяжелые, тонущие в воде стволы железного кедра, кроме бобров, не владеет никто. Бобры, поддерживая ствол, подгоняют его к Обрату, а там меняют на мятную жвачку, на вьетнамские вяленые бананы, картофельные и манговые чипсы, на переплеты классиков марксизма-ленинизма и другую вкусную целлюлозу, на закуску же всегда просят дать хоть немного засахаренных каштанов, — на этом лакомстве в бобровых хатках у малышни давно крыша поехала.
А железный кедр идет у киммерийских резчиков и на экспорт — на молясины, и для себя — на дорогую мебель, на игрушки; режут из него и народный музыкальный инструмент, киммерийскую лиру, на ней в зимние вечера местные мастера и мастерицы бряцать любят. Ну, а бобры на древесине железного кедра пребольшие бабки лихо заколачивают. Держат в лапах торговлишку этим товаром два семейства: Мак-Грегоры, побогаче, и Кармоди, победней, потому что помногочисленней. У обоих семейств есть конторы в деловой части острова Миноева Земля, есть виллы к северу от города, на Мёбиусах, куда люди не ездят, потому как бобры в Киммерии, как и все прочие граждане, имеют право на частную жизнь.
С Миноевой Земли — пешком на Лососиное Сосье, оттуда тем же транспортом к сердцу Киммерии, острову Архонтова София, туда, где Архонтсовет и всё городское выборное начальство прозябает. Потом — к северу на остров с загадочным названием Важнейшее Место, а потом к востоку, на Замочную Насквозь, где раньше делали знаменитые на всю Внешнюю Русь амбарные замки; промысел этот нынче зачах, почти весь остров засадили торчковыми туями, в теплое время тут, как и в Роще Марьи, детишек выгуливают. Прямо из парка — горбатый пешеходный мостик на остров Безвыходный, тот самый, на котором вот уж сколько столетий прорицают на базарном киммерийском наречии местные сивиллы. Раньше тут был еще и малый собор Святого Витта, но его по ветхости еще при Евпатии Оксиринхе разобрали: негоже при языческой курильне церковь содержать, но и древний жертвенник гасить тоже негоже, вот и осталась на память от собора единственная улица острова — Витковские Выселки, одним лишь общим названием да святым покровителем связанная с банно-кладбищенским островом Земля Святого Витта. Испокон веков на Витковских Выселках живут и сами сивиллы, и гипофеты, прорицательского бреда толкователи; есть тут и лавки, торгующие сопутствующими товарами, от курений и цветочков рифейской ели, их приносят в жертву сивиллам, до спутниковых телефонов, их киммерийцы покупают как сувениры. Великий Змей, позволяя киммерийцам смотреть чуть ли не всё мировое телевидение, к мировой телефонной сети их не допускает. А может, и допускает, но из Киммерии всё равно звонить во Внешнюю Русь некому: офени брезгают, а единственный киммериец во Внешней Руси, консул Спиридон Комарзин, аккредитованный в городе Арясине на углу улиц 25 октября и 7 ноября, имеет на телефоны аллергию. Ну, а все новости можно найти и в телевизоре, и в городской вечерней газете.
Совсем ни для кого не новость, что уже много последних месяцев чаще других ходил к сивилле просить прорицаний городской палач, цветовод Илиан Магистрианыч, уже упоминавшийся выше заика. Ох, и трясло же его, когда в первый раз пришел он к молодому гипофету Веденею заказывать оракульскую речь после того, как ускользнул из его палачьих рук младший брат гипофета, пойманный на мелком воровстве Варфоломей! Дернул же Илиана черт за язык — при народе брякнуть насчет того, как славно поработает он над шкурой пащенка из гипофетовой семьи! Но внес палач в кассу положенные три империала, еще гипофету два (это ж тридцать целковых!) на чай оставил. Веденей ухом не повел, деньги взял, серу и кориандр под треножником возжег, помог старухе-сивилле на него взобраться, стал дожидаться прорицания. Старуха синела и задыхалась, но молчала, молчала. Лишь когда дым загустел настолько, что и сам Илиан побоялся, что рухнет, — или же запрорицает на неведомом наречии вместо сивиллы, — старуха выкрикнула:
— С миром иди, костолом! Зародятся тебе кнутовища!..
Веденей плеснул на огонь ягодного квасу, предложил начать толкование. Палач, однако, буркнул, что и так все ясно, поднялся и побрел прочь через Каменную Корму, Напамять и Говядин к себе, на Землю Святого Эльма, где располагался застенок, единственный в Киммерионе, а также цветочные теплицы Илиана, основной источник его дохода. «Кнутовище тебе зародись!» — так кричали на базаре палачу острые на язык киммерийцы, когда казалась им непомерной его цена на тюльпаны или настурции. Гипофет после ухода Илиана вписал чаевые в налоговую декларацию, прочие деньги сунул в сейф до приезда инкассатора с Миноевой Земли.
Веденей сам не знал — любит он младшего брата или нет. Симптомы клептомании проявлялись у Варфоломея с детства, его лечили, но на психованный учет не ставили: болезнь была какая-то для Киммериона не местная, не своя. Поставили бы на учет — оказался бы парень на весь город единственным легальным клептоманом, а ко всему единственному в городе относились ревностно: единственные — это Великий Змей, Вечный Странник Мирон Вергизов, ну, еще архонт, епископ, да, еще граф Сувор Палинский, вот, пожалуй и всё, что может быть в Киммерии единственное. Сивиллы — и те не единственные, сменяются по старости, да и у гипофета всегда сменщик есть. Веденей сам лишь недавно вышел из учеников, когда отец его преставился в очень преклонных годах. Забот о младшем брате легло на плечи Веденея немало, поэтому он был только рад, что после неудачной кражи непутевый парень на несколько лет оказался приписан к хорошему дому, к многолюдной семье некогда знаменитого в городе старика-камнереза. Ну, а что стражники-таможенники, чуть брата не убившие, попали в подпол того же дома, в традиционное киммерийское рабство с ограниченной ответственностью, так это уже и вовсе настоящая удача. Брат проучен — может, за ум возьмется. А кто переусердствовал, проучая — тот тоже бобром-кандибобером на рынок не вылезет. По умному вышло, хотя и случайно. Словом, по-киммерийски. По-русски, словом.
