Сегодня утром он позвонил Абрикосову и назвался, — тот, надо надеяться, о нем и не слышал никогда. Попросил о встрече. Тот мягко согласился. И вот теперь они сидели в тесном однокомнатном кооперативчике Абрикосова и глядели друг на друга. Абрикосов курил, поблескивая толстыми стеклами, и ничего пока не спрашивал. Впрочем, спрашивать в такой ситуации, видимо, должен был Аракелян.
— Вы йог — отчего же вы курите? — ни с того ни с сего спросил полковник.
— Читайте «Павану» — ответил йог, развернул толстую переплетенную рукопись и сунул полковнику под нос — как раз, видимо, на том месте, где доказывалась возможность, а то и необходимость курения для йогов. Полковник читать не стал.
— А очки отчего носите?
— Вижу плохо. Минус шесть.
— Вы же целитель? Что вам стоит поправить зрение?
— Мне ничего не стоит. А вот одному вашему начальнику будет стоить… ну, очень многого. И не только ему.
— Это как это?
— Ну, пришлось бы, влияя на прошлое, не дать советским войскам бомбить город Орел, чтобы бомба не попала в тот дом, где прошло мое золотое детство. Правда, война тогда продлится на три недели дольше, гитлеровцы могут успеть закончить работу над атомной бомбой, а если даже и не успеют, то потери советских войск при взятии Берлина окажутся на двенадцать процентов выше, и ваш шеф, и не только шеф, фамилию его вы сами знаете, погибнет в ночь на тринадцатое мая. Ну так как, будем поправлять мое зрение? А очки у меня и так очень хорошие, цейс.
— Да, да, лучше потерпите. Вы не женаты?
— Что вы. Скоро десять лет, как я импотент.
— Йог-импотент?
— Именно. Долго объяснять.
— Может быть, я пойму коротко?
— Да нет, вряд ли. Просто я выходил в самадхи… в очень высокие сферы астрала, если вам так понятнее. И возвращался по тонкой ниточке. А свастисдхану, мировую в данном случае половую чакру, контролируют, увы, евреи. — Абрикосов скривился. — И обхапали меня за милую душу. Можно сказать, перемножили меня с этой стороны на ноль. И вот до сих пор не могу у них ничего отобрать. Очень силен сейчас их эгрегор.
— Что?
— Неважно. Вы не поймете. Евреи, короче, нынче очень сильны.
— Вы не любите евреев?
— За что мне их любить?
— Так вы, значит, патриот?
— Несомненно. Вы это прекрасно знаете. Иначе по сей день держали бы меня в дурдоме.
— Я-то тут при чем?
— Вы-то тут и при чем. Кончим об этом.
Аракелян и впрямь забыл, с кем говорит.
— И цель моего прихода знаете?
— Почти. Точнее, уже три года как я ничего не знаю совсем наверняка. Я возвращался, знаете ли, по тонкой ниточке и… заметили меня в чувашском эгрегоре. И обхапали меня почти по всем чакрам. Особенно, — Абрикосов коснулся лба, — пострадала аджна. Так что точно я не знаю ничего.
(«Какое счастье», — подумал Аракелян.)
— Счастья никакого, — вслух ответил йог. — Вам в особенности. На вашем месте я бы вообще уходил с работы и ехал в родной Караклис. Кировакан, то есть. Или лучше в Каре, там теперь армян не режут.
Аракелян помрачнел:
— И армян вы тоже не любите?
— А за что мне любить армян? Вы, кстати, почти единственный, с которым я в жизни столкнулся. И вы же меня в психушку сунули. Так как насчет любви?
— Простите, но тут служебные соображения.
— Вот потому-то только с вами и разговариваю. Я патриот все-таки.
— Вы имеете в виду — патриот советский?
— Русский. И советский тоже, если русский нынче означает советский. Названия меняются. Была Скифия. Потом Русь. Потом Россия. Теперь СССР. Сущность та же самая — исконная, русская. А Россия для меня и для моих друзей — превыше всего. Единая и неделимая. И я ее патриот. Достаточно ясно излагаю? Или, может быть, вам это неприятно?
— Да нет, что вы, не дашнак же я. Я советский офицер. И тоже патриот. И, думаю, мы сможем договориться.
— А у меня и выхода другого нет. Точнее, для меня это самый простой выход. А вы, кстати, уже опоздали с визитом ко мне, ничего вы этому типу сделать не сможете. Разве что лично могу дать совет-другой.
— Загадками говорите, уважаемый Валериан Иванович. То есть как это ничего не можем? Я пришел вас просить о помощи в розыске опасного преступника.
— Это шпиона, которого вы в сентябре зевнули? Видите ли, просто назвать вам его нынешний адрес — с моей стороны весьма непатриотично будет, это уж я, извините, расшифровывать отказываюсь, вы мне на слово поверьте. Да и не могу я вам указать — «вот эта улица, вот этот дом», чувство ориентации у меня потеряно уже пятый год, возвращался я по тонкой ниточке, и заметили меня в татарском эгрегоре… Впрочем, это уже неважно. Короче говоря, могу дать только наводящие сведения.
— Это отчего бы?
— Вы, Игорь Мовсесович, лучше вовсе его не ловите. И препятствуйте его поимке. Уверяю вас, это будет с вашей стороны самым патриотичным поступком.
— Валериан Иванович, вы говорите с полковником госбезопасности! Думайте о возможной ответственности за свои слова!
— Я не об ответственности думаю, а о карме. А моя как раз такова, что, ежели бы вы ко мне репрессии применили, то я бы как раз ступень-другую и перепрыгнул. А вам стало бы куда как погано, скоро совсем, еще в этом воплощении.
Аракелян, всегда спокойный, внутренне несколько похолодел.
— Что ж, я и сделать вам уже ничего не могу?
— Можете. Нужно оформить московскую прописку одному мальчику из Киргизии. Его там скоро линчуют за ясновидение. А он, может, еще пригодится. Даже вам.
— Вы же патриот России — а просите за киргиза!
— Киргизия — древняя, исконно русская земля. Как и Армения, учтите это!
— А Аляска с Финляндией?
— Попрошу диссидентских разговоров в моем доме не вести!
Аракелян внутренне охнул: так с ним не разговаривало даже начальство. Но выбирать не приходилось, и нужно было извлекать пользу из этой беседы, пусть даже для себя одного.
— Так что, сделать этому мальчику прописку?
— Пишите: Ыдрыс Умералиев, тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения. Нужна хотя бы однокомнатная квартира. С телефоном, возле метро.
— А профессия?
— Тунеядец. Целитель-ясновидящий. Шаман. Что вам лучше, то и пишите.
— А нам за это что?
— Что ж, давайте менять товар на товар. Если скажете, что мой того не стоит, можете мальчику квартиры не давать. Бибисара сама попросит кого надо.
— Нет уж, пусть не просит, у нас возможности не меньше! — обиделся полковник. — Валяйте, говорите.
