То, что Джеймс днем продиктовал его подсознанию, стало теперь собственными мыслями и убеждениями Павла. Отказ от колониальных претензий вне единых границ в нынешних границах, вечный и верный союз с Соединенными Штатами и отказ от мировой гегемонии и еще кое-что в том же духе — всем этим платила Россия и император Павел Второй за избавление от голода и политзанятий. Никто не требовал у него даже Восточную Пруссию. В институте Форбса отлично понимали, что бесполезно требовать подобные вещи у праправнука человека, который почти двести лет назад привел свои войска в Париж затем, чтобы посадить там на престол своего марионеточного правителя, Людовика Желанного. Прекрасно понимали они характер этого Романова, но выбора не было. Ведь он, чего доброго, мог бы оспорить и сделку по продаже Аляски, совершенной узурпатором из младшей ветви. Пусть уж подавится он этой Пруссией, даже и Курильскими островами, но никогда не согласятся Соединенные Штаты убрать со своего флага даже одну звезду.
В окно пробились первые утренние, совсем мутные и робкие, отсветы. Павел посмотрел на спутника, увидел, что тот опустился пониже, хотя все еще висит в воздухе, а сигарета, наверняка та же самая, все так же горит у него в углу рта. Павел тряхнул головой, зажмурился, снова открыл глаза — сигарета все так же дымилась. Наследник российского престола определенно не знал, следует ли удивляться. Для рассеяния сомнения решил и сам закурить, вытащил сигаретку и прикурил от той, что дымилась в зубах у разведчика. Джеймс приоткрыл один глаз.
— Спали бы вы, государь. Нам еще ехать и ехать.
12
Самой умной женщине легче понять даже отвлеченные философские идеи, нежели в предметах жизненного интереса отделить общее суждение от единоличных конкретных впечатлений…
ВЛ.СОЛОВЬЕВ. АКСАКОВЫ
Рампаль подул на пальцы: согреться никак не удавалось, чуть вздремнешь, как что-нибудь да застынет, рука ли, нога ли. Свернувшись клубком, лежал он на полу каморки, прежде служившей пристанищем Джеймсу. Тут было безопасно, но зверски холодно. Превратиться во что-нибудь, не страшащееся холода, лучше бы всего в белого медведя, Рампаль боялся: все-таки в доме он был не один, не ровен час, заглянет кто-нибудь в каморку во время сна, увидит дрыхнущий символ России, тогда прости-прощай спокойная работа, придется снова улепетывать, жрать всякие предметы с острыми углами, следы запутывать. В медведя зимой, кстати, просто опасно превращаться — можно в спячку впасть, с незабвенного оборотня Бьярни Торстейнссона еще в начале века за такой конфуз погоны сняли. Да и вообще лишний раз превращаться Рампаль боялся, не прошел еще ужас перед приключившимся на берегу Свитязи опоросом. Где-то они теперь, эти поросятки?
Джеймс и Павел находились теперь уже далеко. Едва только Джеймс Найпл со своим подопечным покинул Свердловск, Рампаль принял на себя ответственность за свердловские события и должен был заниматься только ими. Ближайших дел за Рампалем числилось два: спрятать как можно дальше и ненаходимее Екатерину Романову-Бахман и попробовать добиться отречения от престола у Софьи Романовой-Глущенко. Пусть не в пользу Павла: в Скалистых горах знали, что она брата ненавидит. Но в пользу любого из кандидатов, которых он, Рампаль, ей предложит: в пользу двоюродного деда Никиты; хуже, если в пользу его законного сына Ярослава, тоже великого князя, не баран начихал все-таки, хоть и ведет он, мерзавец, антиамериканскую политику; хуже бы всего, если в пользу тетки Александры, окопавшейся в Лондоне, и, наконец, если уж ничто другое не поможет, то не угодно ли вам, ваше высочество, отречься… в пользу родного вашего сына Гелия? Этот булыжник, впрочем, полагалось попридержать на крайний случай, незаконный отпрыск Софьи был фигурой не только неясной, но, кажется, тоже нежелательной в высшей степени, его откопала группа изучения Софьиной биографии, установила, в каком лагере на сегодня он сидит, — это, увы, пока все. Не дай Бог, мальчонка унаследовал мамин характер. Но в принципе было все равно, в чью пользу теперь Софья отречется, лишь бы поскорее выкинуть ее неприятную фигуру из уравнения, где икс — личность будущего русского царя. Софья, персона непьющая, на роль всероссийской императрицы не годилась вовсе, политика Руси, как очень давно известно, есть то же, что и ее веселие «пити», непьющим — от ворот поворот.
Обо всем остальном узнать полагалось из доставленного наконец-то вчера почтой в сорок четвертое отделение связи Свердловска до востребования на имя Лобикова Германа Борисовича номера журнала «Здоровье» за октябрь, который после простого помахивания над ним заячьей лапкой обрел достойный вид октябрьского же номера совсем другого периодического издания, а именно бюллетеня предиктора ван Леннепа. С дополнительным вкладным листком, который предиктор заполнил лично для Рампаля. Такой чести капитан удостаивался впервые, минута работы предиктора стоила дороже, чем час работы всех американских ЭВМ вместе взятых. Рампаль никогда не видел ван Леннепа, не знал, где тот обретается, слышал только от других оборотней, что предиктор — совсем еще молодой человек, чуть старше двадцати пяти, некогда шахматист-вундеркинд, на чем и был отловлен: сведущие люди быстро поняли, что мальчик просто знает всю партию наперед, оттого и на доску почти не глядит, и вместо чемпионата на первенство Нидерландов попал мальчик на прием к королеве, которая ласково потрепала его по светлым волосам и сказала, что его долг — покинуть родину и служить на благо Нидерландов и всего свободного мира в рядах армии могучего заморского друга и союзника. Мальчик отлично знал об этих словах королевы заранее и отнесся к перемене судьбы с таким же равнодушием, как к обычной шахматной партии на первенство родного города Хенгело. С тех пор бюллетень ван Леннепа, издававшийся от шести до восемнадцати раз в год и рассылаемый по списку, утверждаемому даже не президентом США, — как следовало бы ожидать, — а самим предиктором, заменил для тех, кто был к нему допущен, Библию, Коран, Ридерс-Дайджест, книги Сивиллы, сочинения Гурджиева, бюллетени покойного предиктора Уолласа и даже телевизор. Не зря же референты в американском посольстве, прежде чем переслать бюллетень Рампалю, придали ему вид журнала «Здоровье». Личные странички предиктор заполнял крайне редко и по собственному усмотрению, когда считал, что кому-то важно знать свое собственное будущее исходя из интересов страны в целом. Впрочем, в этих случаях предиктор, видимо, развлекаясь, изъяснялся таким вычурным иносказательным языком, что никто, кроме адресата, не понимал в этих страничках ни слова.
«Нептун, восходящий от созвездия Полудевы, — писал ван Леннеп, и Рампаль понял, что речь идет о нем, — тебе должно избегать мест лебединой случки и мыслей о тринадцати младенцах, а двадцать второго ноября отбыть вослед за солнцем, оного не созерцая. Не вкушать рудбекию, душицу луговую, гнейсы, криолиты, мергели, подзолы, шаффхаузены, эльзевиры, оселедцы, нервюры, гетманские штандарты, додекаэдры и во избежание множественности пентаэдров обозреть лучшее, что дано от щедрот его первой родины в руки родине второй прежде, нежели вкушать от подарков дяди племяннику…»
Текст, выглядевший полной ахинеей для постороннего глаза, был почти весь ясен Рампалю, местами даже слишком. Рудбекию сам жрать не идиот, нешто не помню, во что можно превратиться, если в ней раздвоенные лепестки попадутся? Насчет подарков дяди — это потом можно будет через формулу прикинуть. Но самый печальный вывод напрашивался сходу: скандальный его опорос, как и все последующие приключения, был уже известен командованию. Он не виноват, позора никакого, но сплетен не оберешься и анекдотов тоже. Ехидно подумал Рампаль, что отольются коллегам его слезы: добрая половина страдала в секторе-гареме теми же недомоганиями, что и он, и, стало быть, если вовремя им всем аборты не сделать, то к Рождеству можно ждать от них при первой же трансформации в женскую особь многочисленных ягнений, окотов, опоросов, щенений, отелов, яйцекладений и икрометаний.
