— А теперь памятник стоит как памятник тому, что памятника не поставили, понимающе подхватил Павел.
— Где там, — Джеймс усмехнулся и отвел глаза, в которые упрямо лез дым Павловой сигареты, — им теперь из-за этого памятника терпеть приходится не меньше, чем раньше. За них теперь столичные газеты взялись. Докопался-таки какой-то лихой специалист-пушкинист, что у них памятник Пушкину был да сплыл, и они за это ответственные. Они бы рады новый поставить, а денег нет, а фельетоны в центре пишут каждый месяц, так что, может быть, и сажать их скоро начнут по новой, уже не за то, что памятник Сталину не поставили, а за то, что памятник Пушкину не уберегли. Вот вы подумайте, Павел Федорович, что бы вы с этой ситуацией делать стали… — Джеймс потерял интерес к теме: как раз подошел дряхлый автобус на Верхнеблагодатское, сели, доехали до него, обогнули бетонную стену санатория. Оттуда на попутной телеге за трешку добрались до Лыкова-Дранова; от Лыкова оставалось до Нижнеблагодатского еще двенадцать верст: либо пешком топать, либо ждать три дня автобуса, который туда ходил два раза в неделю. Пошли пешком.
Сбив ноги непривычной двенадцатикилометровой прогулкой, поднимался Павел вслед за Джеймсом по крутому берегу Смородины к дому своего двоюродного деда, непонятно как уцелевшего в семнадцатом году, непонятно как попавшего в этот глухой лесной угол. Впрочем, Павел уже знал, что до революции здесь был край безраздельного владычества последних Свибловых, — издалека он увидел и часть их усадьбы над рекой, превращенную в подобие больницы. Видимо, закопался в эти глухие края дед Никита в расчете на то, что именно сюда возвратятся и Свибловы, когда придет нормальная власть. Да так и остался тут. Сразу Павел вспомнил, что его собственная прабабка — тоже Свиблова, от этого глухой закут неведомой ему пока еще Брянщины, по которому они сейчас брели с Романом Денисовичем, показался как-то роднее. Места здесь для прятания были и вправду надежные. С болью подумал Павел о Кате, усланной куда-то на Алтай, — там, конечно, еще надежней, там человека найти вовсе невозможно у этих самых немцев-староверов, или как их там, но Роман Денисович сказал, что их место — в европейской части России, в гуще событий. Какая такая гуща событий в брянских лесах — этого Павел не понял, но, поглядев на обретенного родича, первого из тех, что проявились благодаря отцовской банке с рисом, на его кряжистую, косолапую фигуру, на лысину и кривой нос, ощутив какое-то могучее и незнакомое излучение, идущее от этого человека, понял Павел, что какие-то события в самом деле будут. Не допустит этот могучий дед, чтоб не было никаких событий.
Сношарь провел гостей в избу и отворил дверь, ведущую в клеть. Зажглась под потолком лампочка в пятнадцать свечей, в ее тусклом свете, меркнувшем по углам большого помещения, обозрел Павел посыпанный сеном дощатый пол — больше смотреть было не на что. Только еще одна дверь виднелась в противоположной стене, видимо, обращенной к реке, откуда они только что пришли.
— Здесь поживете, — тихо, но властно сказал сношарь, а Джеймс кивнул, видимо, он ждал как раз чего-то в этом роде, — опосля бабы придут, постелят вам. Пиво пьете?
— Пьем, Никита Алексеевич! — гаркнул Джеймс.
— Лука Пантелеевич! — поправил сношарь довольно сердито. — И фамилия моя, зарубите на носу, Радищев! И не ржать! Думаете, легко мне было в шестнадцать лет за прапрабабкину вину самому перед собой ответ держать? Я ж не обращаюсь к вам — «гражданин шпион, хрен мне, мол, и редьку в двадцать четыре часа!..»
Павел испуганно глянул на спутника. То, что Роман Денисович работает на чью-то разведку, — это он Павлу сам говорил. Но слышать слово «шпион» было исключительно неприятно. А сношарь продолжал:
— Без которого харча жить не можете — список давайте. Кормушка вам будет раз в день от пуза — часа эдак в четыре. Сколько жить у меня собираетесь?
— Как условились, Лука Пантелеевич, как условились, — быстро ответил Джеймс, усаживаясь на охапку сена.
— Это значит… сколько надо будет… — сношарь недовольно покосился на Павла.
— Да нет, Лука… Пантелеевич. Ну, год. Ну, два, уж никак не больше трех…
— Ну, тогда добро. — Сношарь вздохнул облегченно, сразу подобрел, срок был явно меньше, чем он ожидал. — Баб которых предпочитаете?
Джеймс замешкался с ответом. Сношарь пояснил:
— Больше двух в день на брата мне вам отдавать не с руки, больше пол-яйца с них за вашу работу брать стыдно, а я свой профит иметь тоже должен…
Павел не понял ничего, но хорошо осведомленный Джеймс, видимо, сообразил, в чем дело, и тоже, как сношарь, повеселел:
— Блондинок, Лука Пантелеевич, и чтоб не очень в теле!.. — Сношарь на последних словах неодобрительно скривился. — У нас с Павлом… Егоровичем вкус одинаковый!
— Знаю я вас, охальников… Не в теле им чтобы… Но чтоб мне сраму из-за вас не терпеть, на бабах чтобы не курили! Располагайтесь пока, поспите с дороги, а то к вечеру осрамитесь еще…
Сношарь вышел. Обширная клеть, с умело поставленной в углу печью-голландкой, хотя и нетопящейся, показалась Павлу прибежищем почти сносным, но подумать, что здесь придется прожить и два, и три года, может быть, даже не выходя на воздух, — перспектива неутешительная. Джеймс прислонился спиной к нетопящейся печи и со вкусом закурил какую-то гадость брянской выделки — сорт сигарет не имел для него значения, лишь бы курить и лишь бы было крепкое. А Павлу от этого приходилось кашлять. Он, кстати, вообще собирался курение бросить.
— Что это за слово такое, Роман Денисович, — сказал Павел, — которым вы его назвали, — сношарь? Оно литературное разве? И значит-то что?
— Что значит… Значит и значит! Сношарь! Трахарь то есть. Неужто я еще и русский язык должен знать лучше вас? А вам бы поспать, вечером ведь он свое обещание точно выполнит, блондинок пришлет.
— И вы, Роман Денисович… будете?..
— И вы, государь Павел, тоже будете. Не отвертитесь. Иначе сношарь вышибет нас отсюда в три шеи, он условием поставил, чтоб селили к нему нормальных, а не чокнутых. А если вы от женщины откажетесь, то ясно же, что чокнутый вы. Так что не рыпайтесь. А бабы у него должны быть неплохие… — Джеймс мечтательно затянулся и вспомнил Катю. Павел, похоже, вспомнил ее же. Близился вечер, откуда-то издалека донеслись звуки гармоники и лихое плясовое гиканье. Потом стало ощутимо теплеть, сношарь со стороны сеней затопил голландку. Павел задремал на полу и сквозь сон расслышал, — или это ему приснилось? — как сношарь ворочает кочергой в топке и бормочет что-то невозможное:
Яйца — чистый динамит…
И звезда во лбу горит…
А Джеймс, все так же сидя у стены, курил сигарету за сигаретой и расслаблялся. Сейчас он имел на это право, сейчас он должен был следить только, чтобы Павел не сбежал, чтобы прилежно учился английскому языку и каратэ, чтобы сношарь вовремя и по всей форме отрекся, чтобы никто не пронюхал об их убежище, и еще должен был слушать радио на коротких волнах: слышимость «Голоса Америки» здесь, в брянских лесах, должна была быть приличной — и ждать дальнейших инструкций.
