— Сегодня в полночь тот же придурок явится, понимаешь? Наверху подсвечники, никакой крыши, никаких звезд. Поймай, если сможешь. Но это если только умеешь летать. А в другой раз другой придурок. Может быть. Он говорит со странным «Бла-бла-бла»… Но я… я люблю парижанок. Когда? Прошлой ночью. Нет, позапрошлой. Нет, позапозапрошлой. Все в трех экземплярах… Так он и сказал, все в трех экземплярах. Хочешь весело провести время? Нет, благодарю вас, добрый сэр. Я — Повелитель мороженого и решать буду сам. Хочешь, говорит, хочешь сыграть со мной. Даты, наверное, капризуля. Никуда. Сигар не надо. Вот это времечко. Вон там, наверху. Как птицы. Ласточки ночи. Теперь в Африку. Восходит солнце. Знаешь песни «Биттлз»? Всякий парень или девчонка, не то чтобы так уж летают, как ласточки, ныряют — да, благо Божье, я всего этого никогда не видел, только во сне. Выше дома с желтыми крестами. Теперь все.
Он замолчал, вытер рот, в очередной раз наполнил стакан. Принесли суп, следом за ним — мой заказ. Мне не хотелось прерывать поток его сознания, но вместе с тем неплохо бы побольше узнать о месте, где я нашел его.
— Расскажи поподробнее о доме с желтыми крестами.
— Побольше, побольше, побольше, — передразнил он, мотая головой, как Джон Траволта в фильме «Грязнуля».
Было что-то раздражающее в самом факте знакомства пожирателя огня с образцами поп-культуры, пусть даже старыми.
Он с чавканьем выхлебал полтарелки супа, макая в него хлеб и продолжая потягивать вино. Монолог возобновился:
— Дом с желтыми крестами. Дом кошмаров. Повсюду. Подстерегают. Движутся за закрытыми дверями. Silencio. До той ночи не видел ни разу. Не узнавал их шаги по звуку. Одного звали Francais, le responsible, главный. Глаза как бритвы. Мягкий голос. Так что же это такое? Кюре? Человек в рясе? На крыше. Звезды такие яркие. Как алмазы. Ха-ха. Но он не смеется, он делает знаки, он нагоняет на меня тоску. Я не хочу хлеба, только вино. Кровь Бога. Прячет. Я вижу вино. Хочу его. Плохая ночь. А ты кто? Спрашивает этот малый, этот самый, только на этот раз громче. Я? Бедный маленький принц. Принц Македонии. Посмотри на нос, на губы. У меня чистая кровь. Королевская. А потом ангел. Богом клянусь. Ангел там, наверху, среди труб. Я видел лицо Марии Магдалины. Почему я? Ответа нет. Никакого. Танец, медленный танец. Словно в трансе. Однажды я видел такое в Кони. Знаешь, где это? Не важно. Они разводят костер там, наверху, над кровлей. И что жгут? Не знаю. Ничего, все. Блестит, ревет, но про себя, негромко, медленно, как танцующая девушка.
Пожиратель погрузился в какие-то очень личные воспоминания. Глаза у него закрылись, ладони судорожно сжимали вновь опустевший стакан. Какое-то время я не пытался вывести его из этого почти сомнамбулического состояния, просто ковырял вилкой салат. К тому же, когда у него закрыты глаза, легче читать по лицу. Оно было изборождено глубокими морщинами. Те, что разбегались от уголков глаз, впадали ручейками в морщины побольше — их было видно даже за густой щетиной, покрывающей его щеки. У него было лицо человека, чем-то глубоко поглощенного, лицо, на котором обломки жизненных крушений слились воедино и странным образом воплотились в этих опаленных желобках.
— Расскажи мне про эту девушку, — попросил я. — Про танцовщицу.
Пожиратель с удивлением посмотрел на меня. Видно, он настолько погрузился в свой внутренний мир, что на какое-то время полностью отключился от всего постороннего.
— Девушка? Какая там девушка? Титьки, пипка, попка? Чего тебе, собственно, надо, фотографию? Потрахаться захотелось? Эй, мистер, а ты что, вообще трахальщик? Тогда вот что я тебе скажу, с этой девушкой в такие игры не играют, она ангел. Она спустилась прямо с неба. Да.
Попрошайка помешал ложкой в тарелке, проглотил остатки супа. И с упреком посмотрел на меня.
— Вино, — распорядился он, — бутылку.
Я передал указание молодому человеку, возившемуся у стойки бара, и тот немедленно принес еще литр красного. Я уже собирался налить ему, как он выхватил бутылку у меня из рук и повторил прежний ритуал, то есть быстро опорожнил первые два стакана, а третий наполнил неторопливо и затем, зажав в ладонях, вновь заговорил. Мне вспомнились его прежние слова: все в трех экземплярах.
— Тебе нужны слова. А я передаю послания в виде янтарного огня, прямо.
Теперь он смотрел на меня, не сводя глаз, с какой-то почти комической настойчивостью. Вино явно придало ему храбрости.
— Да, я давно тебя знаю. Ты называешь меня человеком-псом. Но я дракон. Ты видел, как я изрыгаю огонь? Это и есть мое послание. Это мои слова… тихо… тихо… Огонь — лучше. Человек-пес ничто. Там, на крыше, где они прыгают высоко, раскачиваются да перепрыгивают с крыши на крышу. Вниз не смотрят. Голова кружится. Всегда одно и то же, одно и то же. Но мальчишки-дурачка больше нет. Теперь мужчина. Я должен найти ангела. Видеть ее как можно чаще, просто смотреть, понимаешь? Но больше не получится. Там наверху я ее больше не увижу. У меня есть узелок, связывать, развязывать. Узелок, а я молодец-молоток. Я быстро учусь, очень быстро. Но однажды я упаду, слишком много вина. Сломаю позвоночник. Больница, больница в городе чудес. Капитан Марвел. Неделя за неделей. Горячая еда, и без вина. Каждый вечер накачивают каким-то зельем. Зелье и еще сыр дают. Ненавижу. Стащу денег, спущусь вниз. Там у них в больнице бар. Много коньяка. Они дадут мне пижаму, больничную. Не надо пилюль. В баре я напьюсь в стельку, в моей пижаме. Засну на полу. Меня разбудят, я все разнесу вокруг себя, но… очень устал. Вызывают полицию. Большая суета. Поздно, возвращаюсь в палату, сплю. Вечер. Опять зелье, опять сыр. Дайте мне уйти отсюда, говорю. Спина плохо, но ходить могу. И меня отпускают. Я больше ничего не вижу и никого. Ни людей, ни ангела. Та же самая весна, то же лето. Смотрю днями и ночами, но ничего не вижу.
Он грохнул стаканом по столу, громко рыгнул, схватил бутылку и снова налил. В нашу сторону обернулись двое посетителей бара. Интересно, скоро нас отсюда выгонят, смутно подумалось мне. Впрочем, в этом районе из такого рода заведений не так легко выгнать. Теперь я тоже чувствовал, что снова изрядно напился, хотя сам термин постепенно утрачивал сколь-нибудь конкретный смысл, ибо в последнее время я никогда не был по-настоящему трезв — либо в прострации пребывал, либо добавлял понемногу, либо добавлять было уже некуда, и тогда наступала темнота. Но мой спутник отличался непредсказуемостью, из чего следовало, что он способен на крайние поступки вроде того, что я наблюдал много лет назад в Гранаде.
Мне нужно было знать одно, но знать точно. Если, судя по его словам, он был какое-то время связан с людьми крыши, когда это было — до или после нашей майской встречи? Это очень важно. Тогда он хромал. И если хромота стала результатом падения, стало быть, события, которые он описывает, произошли до. И если ангел из его рассказа — это (как подсказывает мое больное воображение) Нурия, то ее исчезновение летом находит объяснение. Так когда же он ее видел (если это действительно была она) танцующей на крыше?
— Слушай, а в больницу ты когда попал?
